Александра Федоровна

«Будь более автократом, моя душка-, и покажи себя!».

За каждым движением царя следит ее наблюдательный глаз. Каждый неловкий шаг его она исправляет; вытягивает его низкорослую фигуру, возвеличивает осанку, усиливает голос, подталкивает руку, подчеркивает решимость. Она произносит за него монолог власти и держит -пред ним все время зеркало, в котором отражается неуклюжая внешность и сколок царственной воли. Во всех ее наставлениях упрек пересыпан лаской: за словом критики следует -выражение любви и -нарочитого поклонения. Она не оставляет его ни одной минуты без ободрения. Конечно, он должен быть продолжателем и достойным преемником императора Николая I, но . <. разным царям разное дано. Она, как заботливая мать, утешает не-удачвика-сына, гонит прочь отчаяние и самоуничижение и напутствует его ласковыми словами:

«И ты покорил тысячу сердец, наверное, твоим милым, нежным, кротким существом и сияющими, чистыми глазами. Каждый покоряет тем, чем бог его одарил. Каждый своим путем ...».

^ «Скромность есть высший дар богу, но верховный повелитель должен показывать свою волю чаще. Будь уверенней в себе и действуй ...». л/ Письма Александры Федоровны, посвященные проблеме властного царя, представляют собой что-то вроде политического трактата, в котором дано практическое руководство для человека, обреченного быть-самодержцем. Это «зерцало бытия», куда должен был заглядывать маленький человек-каждый раз, ррежде чем ему приходилось взбираться на высокий трон. Тема была разработана царицей удивительно последовательно и ярко. Все талантливое, что природа отпустила этой женщине, 'она затратила для написания этого единственного в своем роде наставления. У Николая II был свой Ментор, свой Макиавелли, который в письмах увековечил идеологическую систему абсолютной царской власти. Эта система как будто была списана с какого-то отвлеченного образца; она потрясала своей несвоевременностью, полной оторванностью от жизни. Это была утопия ум и-рающей династии,- осужденного историей режима, утопия, которую могла продиктовать болезненная сосредоточенность человека, потерявшего всякий исторический масштаб, лишенного чувства перспективы. Она могла бы послужить образцом исторического кретинизма. Словно в безвоздушном пространстве выращивались идеи реставрации самодержавия, и ни одна струя свежего воздуха не проникала в царскосельский дворец, в котором расположились авторы этой системы.

Сколько наивной уверенности было в искреннем «расположении» народа к царю! Надо только устранить средостение между ними, прогнать или подчинить своей державной воле генералов, министров, великих князей, всех этих «мерзавцев» и злоумышленников. Царица неотступно побуждала своего мужа во время войны показываться чаще войскам, быть среди них, и не 'сомневалась, что это вызовет всеобщий энтузиазм серой солдатской массы, когда эта масса почувствует * непосредственную близость «обожаемого монарха».—«Какая награда для храброго гарнизона Осеовца, если ты туда поедешь ..".». — «Солдаты должны тебя увидеть... Ты им нужен..,, они хотят тебя, а ты их ...». Она не могла примириться с м,ыслыр, что Николай Николаевич вытесняет своим Авторитетом царя, и этого было достаточно, чтобы возненавидеть великого князя слепой ненавистью, на которую была способна ее односторонняя, настойчивая натура.

«Ах, мне не нравится, что Николай участвует во всех этих больших заседаниях, в которых обсуждаются внутренние вопросы» — пишет она царю. Эта боязнь вмешательства во «внутренние» дела подсказана была инстинктом самосохранения.

«Он импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Я временами прихожу в бешенство от его фальшивого положения ... Никто не знает, кто теперь император ... Похоже на то, словно'Николай все решает, выбирает, сменяет. Это меня совершенно убивает... Все дают тебе дурные советы и злоупотребляют твоей добротой ...».

Она в конце-концов добилась смещения Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего и занятия Николаем II этого места. Она шла на открытый разрыв с великим князем — человеком относительно популярным в среде придворных и высших военачальников. Ее волей управлял «божий человек». Во время войны идея триединого союза — «провидец», она и царь — стала навязчивой в буквальном смысле слова. «Григорий любит тебя ревниво и не выносит, чтобы Николай Николаевич играл какую-либо роль» Этого признания было достаточно, чтобы настоять на своем. Она рвала постепенно все отношения с великокняжеской группой и подчеркивала свою чужерод-ность в семье Романовых. Люди, близко стоявшие к царю, ее ненавидели и чернили. Она фатально вынуждена была теснее сомкнуть цепь надзора и опеки над мужем, чтобы не быть отрезанной со всех сторон и не потерять источника своего влияния. Поэтому с такой тревогой относится она каждый раз к отъезду царя. «Чорт бы побрал ставку!» — вырывается у нее несдержанное восклицание. — «Эта предательская ставка, которая удерживает тебя ...». «Как ужасно было прощаться с тобой...» — так начинаются письма на второй день после разлуки.