Александровскiе кадеты. Том 1

Варвара Аполлоновна бросилась к племяннику, но тот уже сам вскочил на ноги, пафосно воздев руку.

– Ах да! Я забыл! Слуги самодержавия всегда друг за друга!.. Ноги моей здесь не будет!.. Прочь, прочь отсюда! – И с этими словами он и впрямь ринулся прочь, в переднюю. Громко бахнула дверь, да так, что с потолка посыпалась побелка.

– Боже мой, боже мой… – повторяла побледневшая мать Лизы. – Бога ради, Анна Степановна, Алексей Евлампьевич, умоляю…

– Да что же вы, милостивая государыня Варвара Аполлоновна, – устало вздохнул папа, словно разом утратив весь запал. – Чем же вы тут виноваты?

– Мне так, так неловко! Боже!.. Простите меня, но мы откланиваемся. Лизавета! Идём. Не сомневайтесь, с Валерианом я проведу самую строгую беседу!..

– Как вам будет благоугодно, сударыня, – холодно сказал папа.

А Лиза, принявшаяся собираться следом за матерью, взглянула на Фёдора и, как ему показалось, тихонечко вздохнула.

* * *

В общем, первый отпуск, по мнению Фёдора, оказался безнадёжно испорчен. Петя Ниткин, однако, так не считал.

– Пироги здоровские. Чего ещё надо? – заявил он, и Федя невольно подумал, что порой друг его являет удивительное здравомыслие.

В воскресенье все отправились на службу в собор. Сестра Вера имела вчера крупный разговор с папой в его кабинете за закрытыми дверями, откуда вылетела вихрем, «аки фурія гнѣвная», к завтраку не вышла, а сейчас и вовсе тащилась с глазами красными, словно всю ночь не спала.

Отец тоже был мрачен, мама поглядывала на него со страхом, однако обещания своего полковник Солонов не забыл.

– Ѳеодоръ Алексѣевичъ! Прошу ко мне в кабинет.

– Дорогой, – взволновалась было мама, но папа лишь покачал головой.

– Я кое-что обещал нашему сыну. Один разговор. Полагаю, что время для него уже настало.

Нельзя сказать, что Федя зашёл к отцу, аки капитан «Кракена» в занятый красномундирниками порт. Коленки, конечно, не дрожали – не с чего им дрожать, оценки в корпусе были хороши (хоть и не так, само собой, как у Пети Ниткина по физике, как у Лёвки Бобровского по языкам или Севки Воротникова по гимнастике), так что бояться было совершенно нечего.

На первый взгляд.

А на второй…

Тот рассказ Костьки Нифонтова. От которого осталось такое мрачное послевкусие, словно чего-то дурного наелся: и голову кружит, и в животе неприятно.

В кабинете у папы царил идеальный хаос. Так его называла мама – «τέλειο χάος» по-гречески. Ничего не вытягивалось по струночке и не равнялось по линеечке, как у Пети Ниткина. Бумаги собраны небрежными стопками, книги со множеством закладок угрожающе поднимались знаменитыми Пизанскими башнями; крупная карта Гатчино и окрестностей вся утыкана разноцветными флажками; на письменном столе чернильный прибор, ручки, карандаши, точилки, пресс-папье и офицерские линейки все лежат вроде бы как попало, но каждая вещь – под рукой.

Папа сел в кресло, поманил Фёдора. Достал из тубуса карту, расстелил, придавив грузиками.

«Сраженiе при Мукдене», – прочитал Федя.

– Ну что, брат Ѳеодоръ Алексѣевичъ, говорил с тобой Нифонтов-младший?

У Феди в зобу дыханье спёрло, как у той вороны, только отнюдь не от похвалы, а от волнения.

– Г-говорил, папа…

Солонов-старший кивнул. Взял остро отточенный карандаш, склонился над картой.

– И рассказал он тебе, как я, жестокий и бессердечный человек, погнал батальон его отца на верную гибель, желая, очевидно, выслужиться?

У Феди по-прежнему стоял ком в горле, так что он просто кивнул, но сил на это понадобилось, словно на покорение горы Килиманджаро.

– Полк наш стоял вот тут. – Остриё карандаша, словно снаряд, вонзилось в карту. – На северном берегу реки Хуньхэ, у селения Киузань. Японцы пытались устроить нам Канны, окружить нашу армию, как пруссаки французов под Седаном. Именно у Киузани генерал Куроки и его 1-я армия прорвали наш фронт. Удар был нацелен так, чтобы отсечь все наши силы, оборонявшие Мукден, перерезать железную дорогу, окружить и пленить штаб вместе с командующим. Стоять на месте – нельзя; японцы умело создавали численный перевес, смело маневрировали силами, наше же командование… – отец вздохнул, – растерялось. Маршал Ояма играл рискованно, вновь, как и при Ляояне, растягивал и растягивал свои силы, ослаблял центр, его крылья расходились всё шире, пытаясь охватить нам фланги, и командиры наши, увы, предпочитали отход решительной контратаке. Так вот, Федя, после того, как нас сбили с северного берега Хуньхэ, дело стало дрянь. Задержать противника требовалось во что бы то ни стало, а для этого нужно было атаковать, самим угрожать японским флангам, чтобы они б останавливались, теряли бы время, попадали к нам в огневые мешки.

Карандаш побежал по карте.