Алексей Баталов. Жизнь. Игра. Трагедия

А дальше воспоминания самого театрального Алешки-Кулибина: «И вот началась картина с апельсином. Я занял свое место за задником. Там, прижавшись щекой к полу, я мог одним глазом наблюдать снизу за тем, что происходит на сцене. Хотя в поле моего зрения виднелись только ноги артистов да черный провал зрительного зала. Десятки раз на репетициях я точно так же смотрел из-под задника, спокойно дожидаясь своей реплики, а тут, как только я увидел зал, меня вдруг охватило страшно волнение. Я чувствовал, что темнота – это маленькие или такие, как я сам, зрители, глаза которых, все до единого, обращены именно в мою сторону. Разумеется, они не знают, что сказочный, чудовищно огненно-рыжий апельсин (другой краски у меня просто не оказалось) – это я сам и есть. Но для них ведь меня нет, а есть лишь этот бутафорский шар, от которого все сидящие в зале ждут чего-то невероятного, ждут чуда. И я им это чудо вот сейчас явлю. Это были минуты «упоения в бою»!

За время репетиций я невольно выучил наизусть весь текст этой картины и запомнил все мельчайшие подробности мизансцены. На спектакле вроде бы ничего и не изменилось, но теперь каждая произнесенная актерами реплика вдруг приобрела для меня совершенно иное, дивное звучание. Как будто я сам произносил те сказочные слова и проигрывал все, что надлежало переживать исполнителям. Казалось, что сейчас на сцене все происходит взаправду, а я, хотя и знаю наперед весь ход событий, почему-то всем существом стремлюсь помочь героям. Но вот последний миг, последний шанс, последнее усилие, и теперь нужно только «разрубить» апельсин. Через щелку я вижу, как ноги принца повернулись в мою сторону. Я вцепился в деревянные рейки вспотевшими от волнения ладонями. От затянувшегося переживания я совершенно упустил из виду, что кроме меня и фанерного шара есть еще актриса, как и я, прячущаяся от зрителей актриса. А герой приближается к апельсину. Словно хиромант, я чувствую энергетический поток из зрительного зала, который мощно воздействует на мою фанерную игрушку. Звучит реплика. За ней – удар деревянной шпаги. Я открываю створки. Какой-то миг – секунды две – в зале абсолютная, звенящая тишина. А потом – грохот, овации, крики. Ясное дело, что это эмоции зала по случаю появления героини. Все уже случилось, роль моя окончена. Но чувство восторга пережитым существует как бы отдельно от меня. И я задыхаюсь от распирающих чувств собственного восторга, и сердце мое колотится от радости сопричастия театральному чуду, которое невозможно в отрыве от этой замечательной сцены. Все мое смятенное существо, все мои нервы, вопреки рассудку, жадно ловят ликующий треск зала, все без остатка отдавая мне одному. И кажется, без меня героиню никто бы никогда не освободил. Отзвук тех давних, бугульминских аплодисментов я пронес через всю свою жизнь».

Не знаю, читатель, как вам, а вот меня всякий раз дрожь пронимает, когда перечитываю подобные воспоминания Баталова. И понимаю, что человек этот имел в какой-то из своих замысловатых хромосом истинно театральный ген. И невероятно тяжелая жизнь его, вернее то, что мы зовем Судьбой, проводила его по самым извивистым и заковыристым тропам, оттачивая, закаляя и наращивая тот ген. Так формировался великий, гениальный русский актер Баталов.

* * *

Когда Алексей с матерью поздно ночью после очередного спектакля возвращались домой и садились чаевничать при свете тусклой керосиновой лампы, сын донимал ее просьбами разрешить ему играть на сцене. И всякий раз получал когда мягкий, а когда и жесткий «отлуп». Выходил расстроенный в сени и, таясь, долго курил там от досады. Мамина перестраховка была ему непонятной. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды шел спектакль Александра Островского «Последняя жертва». Нина Антоновна исполняла там роль вдовы Юлии Павловны Тугиной. А сын ее, как всегда, стоял на своем месте у занавеса. И вдруг мама, не договорив фразу, упала на стол, а потом медленно сползла на пол. К ней бросились все, кто был на сцене, включая испуганного сына. Зал зашумел. На сцену взобрался случайно оказавшийся на представлении врач местного госпиталя, сразу определивший: это – голодный обморок. Естественно, спектакль отменили. Дали его затем в выходной для театра день. Пришли зрители, у которых были билеты на прерванный спектакль, но еще больше тех, кто прослышал о голодном обмороке ведущей актрисы и режиссера. Яблоку негде было упасть – самая точная характеристика того зала. Актеры тоже чувствовали некую возбужденность и потому, наверное, упросили Нину Антоновну дать «добро» на «дебют» ее сына. И она согласилась. Алешка вышел на сцену как настоящий актер в роли лакея Прибыткова – Василия. Причем он играл вроде как бы и главного лакея. В спектакле действовали еще клубские лакеи Сакердон и Сергей. Но, как ни странно, особого восторга от воплощения мечты юный актер не испытал. Он банальным образом «перегорел», мучительно долго ожидая роли.