Алексей Толстой

Это не просто фигура речи. Булгакова главный редактор литературного приложения к «Накануне» печатал как никого другого и постоянно просил московскую редакцию присылать ему как можно больше его текстов, он опубликовал «Записки на манжетах», «Красную корону», «Чашу жизни», «Сорок сороков», «Самогонное озеро», «Псалом», серию очерков «Столица в блокноте».

Это делает честь Толстому-редактору, и эти публикации буквально спасли Булгакова от голодной смерти. Дневник его за первую половину 1922 года, то есть до начала сотрудничества с Толстым, переполнен криками отчаяния:

«25 января. [Я] до сих пор еще без места. Питаемся [с] женой плохо. От этого и писать [не] хочется. [Чер]ный хлеб стал 20 т[ысяч] фунт, белый […] т[ысяч]».

«26.1.22. <…> Питаемся с женой впроголодь».

«9 февраля. Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядьки немного муки, постного масла и картошки. У Бориса миллион. Обегал всю Москву — нет места.

Валенки рассыпались».

«14 февраля. <…> Живем впроголодь. Кругом должен»^{502}.

Толстой вытащил его из неизвестности и нищеты, и тем не менее к приезду своего благодетеля Булгаков отнесся безо всякого удовольствия:

«Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет»^{503}, — записал Булгаков в дневнике 11 мая 1923 года. А еще несколько месяцев спустя отметил: «Только что вернулся с лекции сменовеховцев: проф. Ключникова, Ал. Толстого, Бобрищева-Пушкина и Василевского-Не-Буква. В театре Зимина было полным-полно. На сцене масса народу, журналисты, знакомые и прочие. Сидел рядом с Катаевым. Толстой, говоря о литературе, упомянул в числе современных писателей меня и Катаева»^{503}.

Через некоторое время последовала и личная встреча: «Сегодня я с Катаевым ездил на дачу к Алексею Толстому (Иваньково). Он сегодня очень мил. Единственно, что плохо, это плохо исправимая манера его и жены богемно общаться с молодыми писателями.

Все, впрочем, искупает его действительно большой талант.

Когда мы с Катаевым уходили, он проводил нас до плотины. Половина луны была на небе, вечер звездный, тишина. Толстой говорил о том, что надо основать школу. Он стал даже немного теплым.

— Поклянемся, глядя на луну…

Он смел, но ищет поддержки во мне и в Катаеве. Мысли его о литературе всегда правильны и метки, порой великолепны…»^{504}

Толстой вел себя вполне органично: сначала Булгакова напечатал, потом отметил, потом позвал в гости и стал вести с ним литературные разговоры. Он стремился включить его в свою орбиту, делился с ним опытом и рассказывал о своем вхождении в литературу, но дружеских отношений между ними не сложилось, Булгаков Алексея Толстого избегал, но зато возник блестящий литературный образ писателя-возвращенца в «Театральном романе».

Часто цитируется знаменитая, вкусно написанная сцена встречи Толстого московскими писателями в «Театральном романе». Но выпад против Алексея Толстого случился на страницах этого романа еще раньше, и причем очень демонстративный.

Вот разговор между Сергеем Максудовым и редактором единственного частного журнала «Родина» Ильей Ивановичем Рудольфи, в котором хорошо узнается сменовеховец И. Г. Лежнев, главный редактор журнала «Россия».

«— Так, — сказал Рудольфи.

Помолчали.

— Толстому подражаете, — сказал Рудольфи.

Я рассердился.

— Кому именно из Толстых? — спросил я. — Их было много… Алексею ли Константиновичу, известному писателю, Петру ли Андреевичу, поймавшему за границей царевича Алексея, нумизмату ли Ивану Ивановичу или Льву Николаичу?»

Имя Алексея Николаевича Толстого, в подражании которому действительно Булгакова все же можно обвинить («Хождение по мукам» и «Белая гвардия» — параллель, напрашивающаяся сама собой), — здесь демонстративно отсутствует. Едва ли это забывчивость или небрежность — скорее продуманный литературный ход, Булгаков намеренно дезавуирует заслуги Толстого в своей литературной карьере; то же самое повторит потом в «Алмазном венце» Катаев.

Дело тут не в одном Толстом и его небрежных замашках, но и в репутации газеты «Накануне»: «Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают. Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг «Накануне». Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени. Но одно могу сказать с чистым сердцем перед самим собой. Железная необходимость вынудила меня печататься в нем. Не будь «Накануне», никогда бы не увидели света ни «Записки на манжетах», ни многое другое, в чем могу правдиво сказать литературное слово. Нужно было быть исключительным героем, чтобы молчать в течение четырех лет, молчать без надежды, что удастся открыть рот в будущем. Я, к сожалению, не герой»^{505}.

По сравнению с Толстым, конечно, герой. И к литературе его отношение изначально было иное.