«Я познакомился с Толстым как раз в те годы, о которых (скорбя по случаю провала “первой революции”) так трагически декламировал Блок: “Мы – дети страшных лет России – забыть не можем ничего!” – в годы между этой первой революцией и первой мировой войной. Я редактировал тогда беллетристику в журнале “Северное сияние”, который затеяла некая общественная деятельница, графиня Варвара Бобринская. И вот в редакцию этого журнала явился однажды рослый и довольно красивый молодой человек, церемонно представился мне (“граф Алексей Толстой”) и предложил для напечатания свою рукопись под заглавием “Сорочьи сказки”, ряд коротеньких и очень ловко сделанных “в русском стиле”, бывшем тогда в моде, пустяков. Я, конечно, их принял, они были написаны не только ловко, но и с какой-то особой свободой, непринужденностью (которой всегда отличались все писания Толстого). Я с тех пор заинтересовался им, прочел его “декадентскую книжку стихов”, будто бы уже давно сожженную, потом стал читать все прочие его писания. Тут-то мне и открылось впервые, как разнообразны были они, – как с самого начала своего писательства проявил он великое умение поставлять на литературный рынок только то, что шло на нем ходко, в зависимости от тех или иных меняющихся вкусов и обстоятельств. Революционных стихов его я никогда не читал, ничего не слыхал о них и от самого Толстого: может быть, он пробовал писать и в этом роде, в честь “первой революции”, да скоро бросил – то ли потому, что уже слишком скучен показался ему этот род, то ли по той простой причине, что эта революция довольно скоро провалилась, хотя и успели русские мужички-“богоносцы” сжечь и разграбить множество дворянских поместий. Что до «декадентской» его книжки, то я ее читал и, насколько помню, ничего декадентского в ней не нашел; сочиняя ее, он тоже следовал тому, чем тоже увлекались тогда: стилизацией всего старинного и сказочного русского. За этой книжкой последовали его рассказы из дворянского быта, тоже написанные во вкусе тех дней: шарж, нарочитая карикатурность, нарочитые (да и не нарочитые) нелепости. Кажется, в те годы написал он и несколько комедий, приспособленных к провинциальным вкусам и потому очень выигрышных».
Сам Толстой писал о том времени и о взлете своего творчества так:
«В 1907 году я встретился с моей теперешней женой и почувствовал, что об руку с ней можно выйти из потемок. Было страшное неудовлетворение семьей, школой и уже умирающими интересами партий. Я начал много читать и писать стихи. Я был уверен в одном, что есть любовь. Теперь я уверен, что в любви рождаются вторично. Любовь есть начало человеческого пути».
Он испытал счастье любви, но препятствия к тому, чтобы быть вместе, на том не окончились. Софья по-прежнему была замужем, а он по-прежнему женат.
Предстояло пройти бракоразводные процессы, которые в ту пору простыми не были.
Когда Алексей Толстой в первый раз коснулся темы развода, Юлия сразу сказала свое твердое «нет». Быть может, в ней говорила обида. Вот так, ходил, ухаживал, клялся в любви и верности, писал стихи, и вдруг… Да только ведь не вдруг. Внезапными разводы бывают редко. Не может не заметить вторая половинка, что нелюбима, что тот, кто был мужем, думает уже не о ней и не к ней его тянет непреодолимая сила каждый час, каждую минуту.
Но постепенно Юлия пришла к пониманию: то, что раскололось, уже не склеить. Тянуть время – только себя мучить. И вот, когда Алексей пришел к ней в очередной раз, сказала спокойно, без истерик и слез, сказала как отрезала:
– Раз уж вы намерены полностью посвятить себя искусству, Софья Исааковна вам куда больше подходит.
Быть может, таким образом она дала какое-то объяснение для себя лично. У нее-то с творчеством ничего не получалось. Она стала самой обыкновенной медичкой.
Толстой вернулся к Софье после этого разговора словно на крыльях, но нашел ее в удрученном состоянии.
– Муж развода не дает, – объявила она.
Проблема была в том, что Софья ждала ребенка. Неужели же он должен был появиться на свет незаконнорожденным?
Самого-то Алексея Толстого при рождении записали сыном графа Николая Александровича. Хоть мать и ушла от мужа, но развод еще не оформила. А тут все получилось гораздо сложнее, хотя казалось, что и не может быть сложнее того, что было у родителей Алексея.
Думали-гадали, как быть с ребенком. Нашли вариант. Нужно было родить в Париже, чтобы записать на Алексея Толстого. Так и сделали.
В 1911 году родилась дочь, которую назвали Марьяна, или Марианна. Она стала доктором технических наук, профессором Московского института стали и сплавов и заведующей кафедрой общей химии Московского авиационно-технологического института имени К. Э. Циолковского.
Воспитанием дочери родители почти не занимались. Помогали бабушки и тетушки. Сами же ушли в творчество.
В год рождения дочери вышел романы «Чудаки», в следующем году роман «Хромой барин», ну а рассказов, повестей и пьес не счесть и быстро не перечислить. Пьесы охотно брал в репертуар престижный в то время Малый театр.