Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Тут нужно, наверное, пояснить, что такое мирискуснические темы. Этот термин появился в конце девятнадцатого века и относился к произведениям необыкновенной эстетической красоты, написанным с особым вдохновением. Нашел отражение в русской культуре Серебряного века. У истоков стояли главный идеолог «Мира искусства» художник Александр Николаевич Бенуа, театральный деятель Сергей Павлович Дягилев, публицист и художественный критик Дмитрий Владимирович Философов, живописец Константин Андреевич Сомов и другие.

Алексей Толстой разделял их взгляды, его творчество было вдохновенно и лирично. Внучка писателя представила его произведения, написанные в период сомнений, «нечто вроде лирического дневника для одного себя».

Эти записи сугубо личные, а потому лишь немногие раскрыты внучкой писателя, которая отметила, что, «ожегшись на первой поэтической книге, лирики больше никогда публиковать не будет и тетрадь эту никому не покажет».

Она пишет:

«Мы не знаем, действительно ли размолвка с Софьей имела место, и действительно ли испытанное автором чувство было связано с ней, а не с чем-то другим. Ничего не известно и о других участниках гипотетического сюжета. Известно, однако, что Толстой никогда не переживал настоящих депрессий: когда его загоняли в угол, он становился непредсказуем и шел на крайности. То, что произошло в эту ночь, явно было чрезвычайно важно для него – и принудило пойти на крайность: он преобразил свою творческую систему! Ведь уже следующая запись в тетрадке представляет собой верлибр (свободный стих, свободный от правильной рифмы. – Н.Ш.) “Чорт…”:

Под кроватью кто-то живет.
Когда тушу свечу,
Он начинает пищать
Тонко и протяжно, в одну ноту.
Мне это приятно…
На душе делается совершенно пусто,
И тело цепенеет,
Как будто меня уже нет.
Остановится. Тогда гудит тишина.
Начинает снова, еще протяжнее.
Я сначала сержусь,
А потом привыкаю.
Я захотел его обмануть,
Вечером сел в кресло, протянул ноги
И притворился, что засыпаю.
Тогда он сразу запищал,
Я схватил свечу и заглянул,
Под кроватью никого не было.
Я понял, что приходил чорт. унифицируем?
Он хочет, чтоб я повесился.

Похоже, что это стихотворение сочинено после бессонной ночи и свидетельствует об опыте измененного состояния сознания, вызванном психическим кризисом».

И все еще в поиске

Казалось бы, после литературного успеха, после того, как первые романы, особенно «Хромой барин», были встречены читателями с особым интересом, когда стали печататься повести и многочисленные рассказы, можно было прийти к выводу, что выбор сделан, и сделан окончательно.

Но почему же тогда Алексей Толстой продолжал думать о живописи, почему искал возможность продолжить учебу? Только ли из-за того, что хотел чаще быть рядом с Софьей, даже на занятия ходить вместе? Или все-таки что-то звало его к творчеству живописца?

Е. Н. Званцева. Художник И. Е. Репин

Ну а Софья тоже была вся в поиске. Причем, Елена Толстая отмечает, что она и Толстого стремилась ввести в круг молодых художников новаторского – символического – искусства. И вот уже сделана попытка отбросить рамки консервативной Академии художеств. Софья убеждает Алексея оставить консервативную школу и «поступать в школу Званцевой, где преподают живописцы-новаторы».

Елизавета Николаевна Званцева (1864–1921) основала студии рисования и живописи в Москве и Санкт-Петербурге.

Внучка писателя рассказывает:

«Вместе с Софьей Толстой входит в мир элитарных художественных поисков… Однако ему здесь не везет. Софья рассказывала в рукописной версии своих мемуаров: “Решив в Академию не поступать, а продолжать учиться в школе Званцевой, мы с Алексеем Николаевичем понесли свои этюды на показ к Баксту (художнику, иллюстратору и дизайнеру)… У Алексея Николаевича были абсолютно грамотные этюды, и наше удивление было велико, когда Бакст забраковал их”.

Софья сочла, что Бакст “очень несправедливо отнесся к работам Алексея Николаевича, талантливым и своеобразным”, и привела его ответ Толстому: “Из вас, кроме ремесленника, ничего не получится. Художником вы не будете. Занимайтесь лучше литературой. А Софья Исааковна пусть учится живописи”. Алексея Николаевича этот “приговор” несколько разочаровал, но он с ним почему-то сразу согласился. Думаю, что это не была капитуляция перед авторитетом Бакста, а, скорее, иное: решение целиком уйти в литературную работу. С этого времени началось у нас, так сказать, разделение труда”».

Продолжилось знакомство Толстого с Буниным. Бунин вспоминал: