Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Зеленые крылья весны
Пахнули травой и смолою…
Я вижу далекие сны —
Летящую в зелени Хлою.

Даже сравнивать смешно… С тех пор и «лопают пустоту» графоманы, рожденные в начале XX века. И вынуждены мы слушать по сию пору шедевры типа «Я кайфую» или «Я беременна, но это временно». А начало положено именно в те времена, когда, уже войдя в литературу, Алексей Толстой завоевывал там все более и более прочное место.

Масса бездарей пыталась в ту пору свою бездарность поэтическую выдать за новое. Пушкинские незабвенные строки называли устаревшими, потому что не могли писать так, как Пушкин, а значит, надо развернуть моду и опустить культуру под себя дорогих.

Течения, которые даже не хочется называть в силу дикости их названий, пришли не только в поэзию, они ворвались в живопись и даже в музыку. Графоманы визжали от восторга, поощряя графоманию себе подобных и лучшим образом подтверждая незабвенные слова басни…

За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За что, что хвалит он Кукушку.

Порой и художники, показавшие в прошлом свой талант, становились на путь более легкий. Ведь не нужно много лет работать над полотном. Набросал какую-то несуразицу, ее признали великой, и сразу почет и богатство.

Толстой разобрался в этом и бичевал, за что получил от критиков этакие осторожные эпитеты, мол, искал свой путь, пробовал силы в жанрах, не совсем понимал развитие течений.

В романе показано все это новое появлением модного в столице поэта Бессонова…

«Даше некогда было теперь ни думать, ни чувствовать помногу: утром – лекции, в четыре – прогулка с сестрой, вечером – театры, концерты, ужины, люди – ни минуты побыть в тишине.

В один из вторников, после ужина, когда пили ликеры, в гостиную вошел Алексей Алексеевич Бессонов. Увидев его в дверях, Екатерина Дмитриевна залилась яркой краской. Общий разговор прервался. Бессонов сел на диван и принял из рук Екатерины Дмитриевны чашку с кофе.

К нему подсели знатоки литературы – два присяжных поверенных, но он, глядя на хозяйку длинным, странным взором, неожиданно заговорил о том, что искусства вообще никакого нет, а есть шарлатанство, факирский фокус, когда обезьяна лезет на небо по веревке.

“Никакой поэзии нет. Все давным-давно умерло, – и люди и искусство. А Россия – падаль, и стаи воронов на ней, на вороньем пиру. А те, кто пишет стихи, все будут в аду”».

И вот реакция общества:

«Дамы же решили: “Пьян ли был Бессонов или просто в своеобразном настроении, – все равно он волнующий человек, пусть это всем будет известно”».

Разумеется, автор не разделяет здесь заявления своего героя. С кого конкретно он писал Бессонова? Быть может, даже отчасти с себя времен увлечения псевдопоэзией.

Сам Толстой писал от том времени:

«Я начал с подражания, то есть я уже нащупал какую-то канву, какую-то тропинку, по которой я мог отправить в путь свои творческие силы. Но пока еще это была дорожка не моя, чужая.

И потоки моих ощущений, воспоминаний, мыслей пошли по этой дороге. Спустя полгода я напал на собственную тему. Это были рассказы моей матери, моих родственников об уходящем и ушедшем мире разоряющегося дворянства. Мир чудаков, красочных и нелепых. В 1909–1910 годах на фоне наступающего капитализма, перед войной, когда Россия быстро превращалась в полуколониальную державу, – недавнее прошлое – эти чудаки предстали передо мной во всем великолепии типов уходящей крепостной эпохи. Это была художественная находка».

Для смутных периодов истории всегда характерны всплески мистики. Интересно рассказал об этих причудах Куприн, повествовали и другие писатели.

Свои размышления о литературе и литераторах писатель перенес в свой главный роман всей жизни, и хотя писал его уже много позже тех событий, сумел передать их остроту. Сумел передать падение общества, низвержение его с некогда твердых российских устоев.

А. Н. Толстой в молодости

Предвоенное и предреволюционное общество он показывал, потому что был его воспитанником, хотя и не совершившим вместе с обществом этого падения.

Удалось точно показать на примере квартиры Телегина…

«На Васильевском острове в только что отстроенном доме, по 19-й линии, на пятом этаже, помещалась так называемая “Центральная станция по борьбе с бытом”, в квартире инженера Ивана Ильича Телегина».

Уже само название общества говорит о претензии его создателей на оригинальность.

Автор сообщает:

«Телегин снял эту квартиру под “обжитье” на год по дешевой цене. Себе он оставил одну комнату, остальные, меблированные железными кроватями, сосновыми столами и табуретками, сдал с тем расчетом, чтобы поселились жильцы “тоже холостые и непременно веселые”. Таких ему сейчас же и подыскал его бывший одноклассник и приятель, Сергей Сергеевич Сапожков.

Это были – студент юридического факультета Александр Иванович Жиров, хроникер и журналист Антошка Арнольдов, художник Валет и молодая девица Елизавета Расторгуева, не нашедшая еще себе занятия по вкусу».