Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

То есть пошла бороться с носителями идей, ею самой насажденных.

И. Л. Солоневич

И конечно же, об интеллигенции в общем и целом:

«Низы русской интеллигенции были социалистическими почти сплошь – и через год начался их великий исход из социалистического отечества в капиталистическую заграницу. Разум и инстинкт оказались оторванными друг от друга. Но и в переломный период истории взял верх инстинкт, во всяком случае, у подавляющего большинства. И вся столетняя философия русской интеллигенции оказалась тем, чем она была все эти сто лет: словесным блудом и больше ничем».

Но я забежал несколько вперед.

В канун Первой мировой русская интеллигенция еще спорила, позировала на публике, играла роли в комедии, которую сама сочинила и которая в конечном счете превратилась в трагедию для всего народа.

Годы после первой русской революции и потрясений Первой мировой, перекатившихся в гражданскую бойню, были для русской интеллигенции довольно спокойными и комфортными. Все так же путешествовали по Европе и люди творческие, и люди деловые, все так же они встречались в веселых компаниях хоть и вдали от Родины, но с чувством причастности к великой Державе, представителями которой являлись.

Софья Дымшиц рассказала о поездке, которую назвала по сути свадебным путешествием.

«…В конце 1907 года мы надумали совершить заграничную поездку. Мои наставники в области живописи считали, что я должна посетить Париж, который слыл среди них “городом живописи и скульптуры”, что я должна там многое посмотреть, а заодно и “себя показать”, продемонстрировать свои работы тамошним “мэтрам”. Мы же смотрели на эту поездку, прежде всего, как на своего рода свадебное путешествие. И вот в январе 1908 года мы выехали в Париж.

Приехав в Париж, мы поселились в большом пансионе на Рю Сен-Жак, 225. Пансион был населен людьми различнейших наций, вплоть до двух студентов-негров, плененных принцев, воспитывавшихся на средства французского правительства и обучавшихся медицине.

В этом многонациональном пансионе Алексей Николаевич особенно охотно подчеркивал, что он из России, появлялся в шубе и меховой шапке, обедал плотно, как он говорил, “по-волжски”»…

С французским языком у Алексея Николаевича в Париже были постоянные трудности. Он приехал во Францию со слабыми знаниями этого языка и обогатился здесь только словечками и выражениями парижского арго (жаргона) да еще различными французскими крепкими словесами. В этой области французской языковой культуры, которая его весьма забавляла, он достиг такой полноты и виртуозности знаний, что вызывал изумление парижан. Однажды вечером мы нанесли визит нашему парижскому приятелю, русскому поэту и художнику Максимилиану Волошину. Явились мы поздно и без предупреждения, хозяева к нашему приходу не готовились, уже отужинали, и Алексей Николаевич вызвался пойти за вином и закусками в один из близлежащих магазинов. Пока он ходил, закрыли парадную, и консьержка отказалась впустить незнакомого ей визитера. Тогда Алексей Николаевич поговорил с ней на парижском арго, требуя, чтобы его пропустили к «месье Волошину». Консьержка, вне себя от ярости, прибежала к Волошину, заявив, что она не может поверить, что «нахальный субъект» у дверей в самом деле является его другом. Не менее удивлен был и Волошин. «Мой друг, – сказал он, – не говорит по-французски. Здесь какое-то недоразумение». – «О нет! – воскликнула консьержка. – Он говорит. И при этом очень хорошо».

У Толстого не было раболепия перед иностранными языками. Он любил свой, родной, русский язык. Ну а что касается общества, которое они с Софьей нашли в Париже, то казалось, что вся творческая богема переселилась в столицу Франции. Софья вспоминала:

«Среда, в которой мы вращались в Париже, состояла из русских и французских художников и писателей. В эту среду ввела нас русская художница Елизавета Сергеевна Кругликова, которая годами жила в Париже, в районе Монмартра, на рю Буассонад. Елизавета Сергеевна познакомилась с моими работами и направила меня в школу Ла Палетт, где преподавали известные французские художники Бланш, Герен и Ле Фоконье. Из русских живописцев мы часто встречали К. С. Петрова-Водкина, тогда еще молодого художника, Тархова, погруженного в излюбленную им тему поэзии материнства, Широкова, писавшего свои работы лессировкой, и Белкина, начинавшего тогда свой художественный путь. Кругликова познакомила нас и с уже упомянутым Максимилианом Александровичем Волошиным, с которым мы дружили многие годы и после отъезда из Парижа».

Это были не просто встречи. Это были бесконечные беседы на разные важные на то время темы.