Альфа и Омега

А касательно того, что лучше – социализм или рынок, то придет время, когда бедные страны прекратят доиться в пользу богатых. Вот тут-то и у немцев многого не станет. И не надо думать, что при рынке у нас все сразу разбогатеют, господин Немчик. Хотя, что я говорю, Вы-то уж точно так не думаете. Потому что Вы, господин, совсем не о народном благе заботитесь. Народ русский Вы ни в грош не ставите. Иначе так нехорошо очередь бы не оскорбили. Вы о своем благе печетесь, это на Вас написано. И если такие, как Вы, свои порядки установят, то здесь станет очень плохо. Поэтому больше мы с Вами разговаривать не будем. Вот Вам – Бог, а вот Вам – порог.

Немчик грустно ухмыльнулся, взял в руки дубленку и направился к выходу. Открыв дверь, он повернулся и сказал:

– Я все понял. Понял, какую Россию Вы ждете. Не дождетесь.

Голос словно сам по себе вырвался из горла Ивана:

– Подождите еще секунду, господин начальник!

Тот задержался на пороге.

– Я знаю, Вы не в состоянии понять меня, но попробуйте хотя бы запомнить мои слова: эта земля никогда не примет ни Ваших устремлений, ни Ваших дел. Вы на ней – разносчик чужих болезней. И чем раньше Вы это поймете, тем лучше будет для всех. У Вас еще есть возможность не навредить тому народу, который Вас кормит.

Немчик улыбнулся в ответ, показывая в злобном оскале белые зубы. Он хотел что-то ответить, но смолчал, открыл дверь и шагнул за порог. Вслед за ним словно вынесло сквозняком невидимый, но все-таки воспринимаемый клубящийся черный дым.

28. Филофей Бричкин

Прошла пора, когда Филофей Никитич выпрашивал себе собеседников из загробного мира. Мало-помалу в музее образовалась дыра между прошлым и настоящим, из которой могло вывалиться все, что угодно. Таким манером Бричкин перезнакомился почти со всеми обитателями музея, а с некоторыми даже подружился. Любимым его собеседником стал Федор Собакин, бывший командир отряда Частей Особого Назначения, сгинувший от тифа в двадцать третьем году. Появился Собакин в музее неожиданно.

Однажды Бричкин, только что закончивший ругаться с домовым, в очередной раз запачкавшим фотографию Фани Кац какой-то дрянью, надевал в прихожей свой плащишко, чтобы отправиться домой. В комнате было темновато, но он заметил какой-то необычный отблеск. Это поблескивали пуговицы на шинели Собакина, молча стоявшего в углу комнаты. Фигура его была видна достаточно отчетливо, хотя вся меблировка прихожей через нее просвечивала.

Филофей сразу узнал красного командира и нисколько не удивился. Пришел – значит надо.

– Вы ко мне? – вежливо осведомился он.

– Точно так, к тебе… то есть, к Вам, товарищ Бричкин. По личному вопросу.

– Интересно, чем я могу помочь привидению?

– Филофей Никитич, прошу не путать, я не привидение. Я кадровый загробный дух, а не какой-нибудь домовой. Прошел все мытарства и чист перед Господом.

– Что-то я не могу этого понять, ведь на Вас смертоубийство числится…

– Пересвет и Ослябя тоже врагов убивали, но в праведниках ходят. Я-то не праведник, но за мной только поражение врага в бою значится, и коли меня простили, то выходит, те, кого я жизни лишил, тоже не сахарные были. Тогда всеобщего зверства много было, Филофей Никитич.

Бричкин понял, что разговор предстоит долгий. Он снял плащишко и уселся перед Собакиным на диванчик.

– Так большевики же и виноваты в этом зверстве. Продразверстка и прочее…

– Сегодня говорят, что большевики насилие начали. Нет! Уж с Пятого года оно в Империи волной нарастало. Теперь-то мы знаем, что это бесы трудились. Мужики ведь в ту пору сильно бесам поддались, про Господа забыли. А когда крестьянин с ружьем с фронта деру дал, тут ему вовсе удержу не стало. В семнадцатом году бандитов по лесам как саранчи развелось. Из-за каравая хлеба души губили. Мы с ними беспощадно сражались…

– По совести говоря, я думал, что вся советская власть в адские тьмы направляется….

– Точно так, много наших начальников туда на вечное поселение отбыло, но не все. Советская власть была народным начинанием, в ней всякие люди работали, поэтому с ними по-разному обходятся.

– Так что Вас привело ко мне, Федор, не знаю, как по батюшке…?

– Федор Федорович мы… А привело меня желание с Вами пообщаться, потому что музей этот редкую возможность дает. Другого такого мне сейчас неизвестно.

– Вот и я думаю, Федор Федорович, отчего в захудалом Окоянове, где и событий-то исторических не было никогда, вдруг такая дверь между вашим и нашим миром образовалась?

– Филофей Никитич, мир – он един. Никакого отдельного загробного мира нет. Просто человеческие органы чувств не все воспринимают. Не по силам простому человеку видеть все вокруг. Поэтому и двери никакой специальной не надо. Требуются лишь особые обстоятельства, которые позволили бы нам общаться.

– Какие же это обстоятельства?