Отношение Рагнара к Нобелю оставалось неоднозначным. Работа его увлекала, однако ему было исключительно трудно «считывать» Альфреда. После процесса в Лондоне его начальник стал почти маниакально подозрительным и мог иногда обвинить Рагнара в утечке информации. Рагнара выбивало из колеи, насколько нервно и раздраженно реагировал Альфред в тех случаях, когда Рагнар не сразу понимал суть его новой идеи. Иногда в письмах Рагнар описывал их отношения как «невыносимые», как бы внимательно и заботливо ни вел себя его начальник в остальном. В следующий момент он проникался глубочайшим почтением к нему.
Кроме того, Рагнар не мог избавиться от ощущения, что Альфред считает его «застегнутым на все пуговицы». Отдельные комментарии наводили на мысль, что его начальник – «жизнелюб в худшем смысле этого слова (как это возможно только во Франции)». Пожалуй, слухи оказались сильно преувеличенными, однако Рагнар чувствовал, что в этом вопросе не может поддержать беседу33
. Совсем иное дело племянник Яльмар. Между Альфредом и Яльмаром установился легкий приятельский тон, как между двумя «жизнелюбами». Побывав той осенью в Экс-ан-Провансе, Альфред писал племяннику, что ему удалось по-настоящему отдохнуть: «…я находился между двух огней, я имею в виду между двумя женщинами; одна красивая и сговорчивая, к которой я не стремился, другую не назовешь красивой, к ней я стремился, но не мог приблизиться. <…> Хотя я конечно же шучу», – добавлял он, напоминая о своем солидном возрасте34.Вернувшись в Сан-Ремо, Альфред послал Яльмару указания, как обставить усадьбу Бьёркборн. В кабинете он желал иметь английскую мебель, обтянутую кожей, а в спальне – кровать из вяза. И кровать не какая угодно. Альфреду требовались «первоклассные матрасы, изысканное белье и подушки, сделанные не из кровельного железа. <…> Ширина кровати не по шведским меркам, ибо те, кажется, рассчитаны только на тех, от кого остались кожа да кости». Салон он представлял себе либо исключительно простым и скромным, «без всякой претензии на роскошь», либо «по-настоящему великолепным… чтобы принимать военных атташе и прочих гостей, которых невозможно избежать».
Несколько недель спустя последовали прочие соображения. Альфред подчеркнул, что его друзья-мужчины, «пока я могу себе это позволить», будут курить хороший табак по всему дому, «особенно в клозете», и посему отдельная курительная комната не нужна. Кроме того, он понял, что ему как неженатому мужчине не приличествует иметь только
В заключение он попросил Яльмара устроить подходящее жилье для Рагнара Сульмана и его жены-норвежки35
.Среди писем от просителей стали возникать имена тех, кого Альфред Нобель со временем упомянет в своем третьем, и последнем, завещании. Среди них бедный вояка Гоше из Нима, с которым Альфред познакомился в Париже несколькими годами ранее. Гоше переводили на Мадагаскар, и он оказался перед сложной дилеммой: оставить жену и детей или же уйти в отставку и оказаться без средств к существованию. Военный из Нима, искавший другую работу, должно быть, считал себя близким другом, ибо посылал Альфреду «горячие поцелуи от маленькой крестницы». Из Техаса написал Альфред Хаммонд, напоминая о старых добрых временах, когда они еще «строили воздушные замки». Хаммонд писал, что терпеть не может смешивать денежные дела с такой нежной дружбой, однако неурожай предыдущего года привел его на грань отчаяния.
В пачке писем всплыли и сестры Винкельман, а также их мама. Похоже, они познакомились в Санкт-Петербурге, но теперь семья жила в Берлине и всегда принимала Альфреда как дорогого гостя. Весной того года Винкельманы посетили Париж, и Альфред потащил девушек в поход по магазинам, о котором они еще долго будут вспоминать. Их он обычно баловал от души36
.