Алина, или Частная хроника 1836 года (СИ)

Не видеть его, не думать о нем, отомстить ему! Но как?.. Лишь теперь Алина осознала пропасть, что отделяла их, простых смертных, от небожителей, полубогов, которым она служила. С ней обошлись так, как обходится молодой барин с сенной девушкой в доме своей жены. Императрица не считала достойным себя ревновать к ней супруга!

— Все ложь! — твердила Алина, и слезы мешались с дождевою моросью на ее лице. — И Мэри, и эта Бобринская развратная!.. А Базиль?..

Она с нежностью — и впервые за несколько дней — вспомнила о Базиле. Вот кто ее бы не предал! Вот кто был бы ей благодарен! Да что там «благодарен», — он бы любил ее!

— «Но боже мой, это ведь все мечты, мечты! Он же почти дитя…» — подумалось ей невольно. Впрочем, она отогнала эту мысль — вернее, догадку, тотчас напомнившую ей, что она уже не дитя, что она грешница!

— Итак, я не посмею ему открыться, — сказала Алина себе вдруг очень холодно и спокойно. Эти слова точно оборвали в ней натянутую струну. Она как-то спокойно и безнадежно, устало посмотрела вокруг. Среди темной мокрой листвы без всяких проблесков мелькало серое море. Итак, Алина зашла в самый дальний уголок Нижнего парка, где отлив обнажил дюны. Гряды грязного песка и мутные лужи подступали к самым деревьям.

— «Вот жизнь!» — подумала Алина и хотела уж повернуться в аллею, как вдруг ее обняли за плечи властно и прижали к сырому черному плащу.

— Государь! — вскричала Алина.

— Тише, тише, глупенькая моя…

Из записки д'Антеса к барону де Геккерну (июль 1836 г.):

«…Так что, мой дорогой отец, ты сам понимаешь и представить не можешь, как я скорблю, что служба разлучает меня с тобой; вот уже месяц я маюсь на этих несносных маневрах под Красным Селом и ночую в избе, и так вдали от тебя и от твоих благодеяний, мой дорогой и самый преданный друг! А также вдали от той, которая… Мы только переписываемся через ее горничную Лизу, несносную рассеянную вертушку, и узнай ее муж, этот ревнивый урод… (Я разумею, конечно, не Лизу, а божественную мою…). Кстати, сюда замешалась еще одна дама, вернее, девица — хотя, впрочем, это понятие для нее уже относительное… Удивляюсь, право, за что вы все так меня любите, — и ты, и эта особа. (Хотя, конечно, разницу между вами я понимаю, и только ты, мой друг, будешь в моей жизни всегда и всем!)

Присланный тобой зеленый халат как нельзя кстати, я в нем вылитый турок, особенно когда я курю трубочку, — твой же подарок! Мне придется доказать тебе мою благодарность. Я готовлюсь. Так берегись!

Коко Трубецкой поведал мне, будто бы наш министр переменился с своим Дондуковым и теперь у него какие-то делишки с графом Протасовым. Впрочем, этот последний не лучше предыдущего, — такой же толстый дурак. В любом случае, кланяйся от меня всем троим.

Здесь много говорят о фаворе этой Головиной. И что государь в ней нашел? Хотя понимаю: моя новая пассия вовсе не красива: желта, как испанка, суха, — но пылкость какая! Может быть, ты уже догадался, о ком я?

Но не ревнуй: у нас с тобой особые отношения!

На этом, дорогой отец, дозволь откланяться.

Обнимаю тебя,

твой Жорж».

— Надоел, надоел мне свинский ваш Петербург; вон отсюда!