Алина Покровская. Дорога цветов

В первых сценах Элис Алины Покровской представала отнюдь не расфуфыренной и нескладной, но, несомненно, боготворящей то высшее общество, в которое попала по воле судьбы. Казалось, что она не пытается скрыть внутренний конфликт с мужем, а вполне обоснованно выражает свое недовольство его мыслями и поступками, не совпадающими с ее представлением о поведении человека высокого общественного положения. Храбрость, пылкость, то, что она боготворит мужа, – все эти черты актриса приберегала к финальной сцене в тюрьме, наполняя каждое свое появление на подмостках нагнетающейся тревогой, попытками уговорить Томаса иначе держаться с королем, тщательно старавшаяся во всем соответствовать собственному пониманию положения знатной леди. И когда, вынужденная отказаться от прислуги, Элис берет хозяйство в свои руки, здесь и начинается, по сути, путь ее возвращения к себе самой – той женщине, что в глубине души всегда понимала мужа, гордилась им, но никогда прежде не выражала этих чувств словами.

Прощание Элис с Томасом в тюремной камере накануне его казни было тем порывом чувства, которое она заглушала в себе, вероятно, на протяжении долгих лет и десятилетий, проведенных рядом с этим необыкновенным человеком, оберегая его, стараясь обучить лести, соглашательству и другим премудростям, так необходимым для жизни в высшем обществе. И сцена эта была по-настоящему пронзительной, вызывая глубокое сочувствие и понимание этой мудрой женщины, исполненной чувством собственного достоинства, которое она воспитывала в себе, не осознавая, что оно принадлежит ей изначально…

XIII

Была еще одна роль, несколько непривычная для репертуара Алины Покровской, – Наталья, жена главного героя Касьяна в спектакле Александра Вилькина по повести Евгения Носова «Усвятские шлемоносцы».

Появившись в свет в 1977 году, эта повесть произвела сильнейшее впечатление на читателей, коих в нашей «самой читающей в мире стране» было в ту пору действительно очень и очень много. Некоторые критики привычно отнесли «Усвятских шлемоносцев» к разряду популярной тогда «деревенской прозе». И едва ли не единственный по точности «расстановки необходимых акцентов» литературный критик военного поколения А. Кондратович четко определил главное: «Нам, отлично помнящим войну и воевавшим, кажется порой, что она – хоть прошло уже более тридцати лет – еще недавняя реальность. А она – история. Живая, ранящая воспоминаниями, но история. Для молодежи тем более. И повесть Евгения Носова, по всей видимости, первая в нашей литературе, как бы подтверждающая это всем своим несколько фресковым строем и героико-приподнятой тональностью. Во время самой войны часто вспоминались имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова (именно эти имена в момент суровых военных испытаний присваивал писатель своим персонажам, подчеркивая их историческую “наследственность”. – Н. С.). Тогда это было воодушевляющим напоминанием о наших славных ратных традициях. Теперь и на самой Великой Отечественной войне, чем дальше, тем больше не только лежит святой свет наших национальных традиций, она уже сама – и не сегодня – примкнула к ним и стала такой же нетленной традицией.

Наверно, чувствуя, что пишется не просто еще одна книга о войне, а в какой-то мере предание о ней, ибо былинная величавость и сказовость проступают в повести буквально с начальной строки – “В лето, как быть тому, Касьян косил…”, Носов идет на довольно рискованный шаг: вся повесть, в сущности, о том, что было множество раз описано в литературе. Не берусь сосчитать, в каком количестве романов, повестей, поэм и очерков было рассказано о первом дне войны. Знаю: несть им числа, – и описание это давно стало неким общим местом – какой был прекрасный летний день 22 июня 1941 года, как внезапно грянула грозная весть и как все враз переменилось. Словно отринув от себя все эти бесчисленные страницы о первом рубежном военном дне, Евгений Носов с завидной писательской смелостью берется за новое описание. Как будто других до него вовсе не было.

И ведь вот что главное: так, как он описывает, – не было».

Александр Вилькин точно выделил в своем спектакле те последние мгновения трудовой и семейной идиллии, нескольких дней сенокоса накануне отправки мужчин на фронт. Превращение – почти мгновенное, неожиданное – из земледельца, хлебопашца в солдата, защитника своего Отечества и его материальных и – главное – духовных ценностей стало для писателя, а вслед за ним и режиссера, и артистов «повестью… даже не о войне как таковой, не о боях, не о баталиях, а лишь о том, как весть о ней пришла в глубинное русское село и как люди привыкали к мысли, что нужно оставить свои пашни, сенокос, поле, своих близких и идти на защиту родной земли», – писал Евгений Носов, и эта интонация отчетливо прозвучала в спектакле.