Алина Покровская. Дорога цветов

Не могу освободиться от власти фантазии, не исчезнувшей, а лишь укрепляющейся с годами, наделившими нас знаниями. В то время, когда выходили спектакли по пьесам Иона Друцэ, Марию из «Святая святых» и особенно Екатерину Маленькую из «Обретения» можно было мысленно и эмоционально сопоставить, пожалуй, лишь с одним «реальным прототипом», матерью Марией, о жизни, деяниях и гибели в концлагере которой мы знали в связи с французским движением Сопротивления во время Второй мировой войны. Знали довольно скупо и обрывочно, но потом, многое прочитав об этой необыкновенной женщине, познакомившись с ее стихами, воспоминаниями, мемуарами современников, проникнувшись испытаниями непростой жизни Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой, в середине 1930-х годов принявшей на себя в парижской эмиграции особое послушание: постригшись в монахини, она была благословлена главой Русской православной церкви митрополитом Евлогием на подвижничество в миру.

Продолжая творческую деятельность, мать Мария без устали отдавалась благотворительному труду: открыла общежитие и столовую для безработных своих соотечественников, ездила на шахты и заводы, где работали русские эмигранты, ходила по притонам, чтобы вызволить со дна жизни нищих и пьяниц, посещала психиатрические больницы и освобождала тех из своих соотечественников, кто оказался там случайно… А когда началась война, стала активнейшим участником Сопротивления: помогала антифашистам, укрывала беглых советских военнопленных, прятала евреев, выдавая им ложные свидетельства о крещении, внушала как могла веру в победу над фашизмом Советской Армии…

В одной из своих статей Елизавета Кузьмина-Караваева написала фразу, которая спустя десятилетия кажется поистине пророческой: «…Вряд ли можно было кому-нибудь не чувствовать себя кровно с умирающим временем, вряд ли кто-либо сумел в полной мере ощутить бегство». И это относится, на мой взгляд, совсем не только к эмиграции. Ко всем живущим, порой сознательно пытающимся разорвать связь с прошлым.

А связь эта – неразрываема.

И для меня еще одна ценность личности актрисы Алины Станиславовны Покровской, ее право выходить на дорогу цветов в том, что она ощущала и продолжает ощущать это всегда…

Но вернемся к реальности, остановив на время поток фантазий, уводящих, как может показаться, далеко от конкретной темы, а на самом деле – углубляющим мысль о творчестве и творце; мысль, в которой многое определяется интуицией, не поддающейся введению в какие бы то ни было рамки и границы…

XV

И настала через какое-то время, и продлилась уже не простая и жертвенная, а «императорско-королевская» эпоха в творческой биографии Алины Покровской. Впрочем, началась она раньше – когда в спектакле Леонида Хейфеца «Смерть Иоанна Грозного» актриса сыграла не самую главную роль царевны Ирины, жены Федора Ивановича и сестры Бориса Годунова. Покровская очень любила эту роль – может быть, за то, что она давала возможность не просто проявлять, но примирять в себе такие разные чувства, как искреннюю теплую любовь к царевичу Федору, человеку слабому, мягкому, нерешительному, и текущую в ее жилах кровь Годуновых. Но здесь, в первой пьесе трилогии А.К. Толстого, ее двойственный характер не выписан, не проявлен – Ирина лишь тревожится за судьбу царя, за предсказанную ему волхвами смерть «в Кириллин день, осьмнадцатого марта» и за своего мягкого, слабовольного мужа, которому предстоит взойти на престол. Годуновская кровь проявится в ней во второй пьесе, «Царь Федор Иоаннович», не поставленной Леонидом Хейфецем, но несколько десятилетий спустя, уже в XXI столетии воплощенной на этих подмостках Борисом Морозовым с замечательным артистом Николаем Лазаревым в роли царя. Только уже не Покровской доведется сыграть царицу Ирину, а молодой актрисе Татьяне Морозовой.

Тем не менее каким-то непостижимым образом Алине Покровской удалось прочертить в нескольких сценах «Смерти Иоанна Грозного» будущую судьбу своей героини, ее двойственность, ищущую душевного примирения: любви и страха за мужа и за брата. Но, вспоминая в интервью об этом спектакле, актриса говорит не о себе – о своих блистательных партнерах. В первую очередь – об Андрее Алексеевиче Попове и Сергее Шакурове, игравшем роль Шута, и, конечно, о спектакле и его режиссере:

«Боже мой, какими увлекательными были у Хейфеца даже разборы за столом, тонкие, точные. А потом еще более увлекательными оказывались переходы на сцену, когда прояснялись мизансцены, спектакль начинал строиться и выпрастываться из строительных лесов. Это было необыкновенно выразительно».