Алька. 89

Меня кашель уже разбирал так, что я если начинал кашлять, то не мог остановиться. Бригадир пошёл к матери и наорал на неё, что у неё сын, похоже, от туберкулёза загибается, а ей всё по хер. Мать занялась моим здоровьем, отвела в поликлинику, мне выписали бюллетень и начали лечить. Впрочем, у них это мало получалось, чему я был несказанно рад. Температура у меня была невысокая, на кашель я внимания не обращал, но какие у меня появились возможности – я был свободен и у меня была в распоряжении до пяти часов вечера квартирка. Так я прогужевался месяца три, потом врачиха с матерью решили показать меня консультирующему доценту. Доцентша посмотрела мою медицинскую карту, снимки, послушала меня и сказала: «Иди гуляй», чему я весьма обрадовался и свалил из этого скучного заведения. Мне был назначен новый план лечения, обещали меня поставить на ноги максимум через месяц, что и произошло, и кроме этого, выдали справку в военкомат, в соответствии с которой я мог быть или освобождён от службы, или мне должна быть предоставлена отсрочка. Эту справку я отвез в военкомат при следующем посещении.

Меня дёргали в военкомат уже года полтора, я прошёл медкомиссию и получил приписное свидетельство, подходил срок исполнения гражданского долга. Меня это не запаривало, все мои знакомые мужики и парни или уже отслужили, или служили, или собирались служить. Дедовщина в советской армии, наверно, была, но тогда она не расцвела в таком виде, как в восьмидесятые годы, во всяком случае, никто из отслуживших ребят или мужиков ничего страшного про службу не рассказывал, так, обычные солдатские байки. Да и чего бояться дворовому пацану, иерархия дворовых банд предполагала как личную свободу, так и определённую соподчинённость и умение отстаивать эту личную свободу в коллективе. Я свободно адаптировался в любом коллективе, был уверен в себе и вписался бы в армейский порядок. Так что ни мыслей откосить от армии, ни желания, ни возможности у меня не было. Вдобавок я вообще себя такими мыслями не обременял, то есть я себя тогда, в принципе, никакими мыслями, относительно своего будущего, не обременял, жил по принципу: куда кривая вывезет. И было мне счастье.

При очередном посещении военкомата я отдал свою справку, стали совещаться, отправили меня в коридор, минут через тридцать вызвали снова, расспросили, чем я занимаюсь, кроме работы на заводе «Металлист», я рассказал, что учусь в десятом классе вечерней школы, отдали приписное, велели ждать повестки. Явившись по повестке месяца через полтора, я услышал, что мне дали годовую отсрочку от призыва. Офицер, сообщивший мне эту благую весть, сказал: «Заканчивай школу, вызовем, пройдешь повторно медкомиссию, там посмотрим, что с тобой делать». Дали и дали, мне было ни холодно ни жарко, всё равно.

Тогда же, болтаясь по коридору военкомата в ожидании решения относительно моей судьбы, познакомился с двумя пацанами, которые также получили отсрочки от службы. Потрепались, решили выпить по окончании процедур, дождались друг друга около военкомата. Помнится, военкомат находился где-то в центре, на Сретенке, один из ребят жил недалеко, минутах в десяти, пошли к нему домой, по дороге прихватили выпивку, закусон. Жил он с женой в комнате старого деревянного одноэтажного дома, окна которой выходили в маленький дворик. Я думал, что таких домов в центре уже не осталось, отнюдь. Комната была светлой, чистенькой и весьма просторной, метров двадцать, не меньше. Единственным её недостатком было то, что пол в комнате был с наклоном, градусов десять, ходить по ней и даже просто сидеть за столом было нелегко, в какой-то момент мне стало казаться, что я нахожусь на палубе судна, давшего изрядный крен. Выпили, поговорили, как это бывало, показалось, что надо добавить, сбегали, добавили. Хозяина нашего развезло, и он завалился спать, я собрался домой, в этот момент наш третий собутыльник, который давно вертелся ужом на стуле, как я полагал, от неудобства сиденья, предложил мне обнести хозяина, а именно обыскать помещение и забрать всё ценное. Услышав эту гнусь, в башке у меня что-то переклинило, и я без разговоров засветил ему в глаз. Удар не получился, мы оба ещё сидели за столом, вдобавок он явно был готов к такому обороту событий. Ушёл от удара, попытался ударить меня, в итоге сцепились, свалились на пол, стали возиться, сломали ножку стола, стол упал на пол, попадали посуда, закуска, пустые бутылки. В борьбе я оказался поизворотливее, перевернул его на спину, стал насаживать по морде. Рожу раскровянил, но большого ущерба не нанёс, отпустил его, оба поднялись на ноги. Протрезвели, он смотрел зверем, но вперёд не лез, опасался. Я сказал ему: «Отваливай». Он ушёл боком, боялся нападения сзади, что-то шипел, угрожал страшными карами, я вслед за ним. Вышли в переулок, было довольно людно, на нас стали обращать внимание, у него в крови были лицо и рубаха, у меня правая рука и рубаха в брызгах крови. Я, вытирая платком себе руку, перешёл дорогу и пошёл пешком домой. Соваться в транспорт в таком виде было как-то не с руки.