Алька. Второе пришествие

А мы ж в столице, и мы ж друзья! Народ стал стекаться в Первопрестольную, пытаясь понять, как сохранить свою валюту, министерства тогда все лихорадило, никто толком ничего не знал, и помощи они никакой не получили. Первым обратился к нам, если мне не изменяет память, Манкентсельмаш, обсудили, пообещали разобраться. Единственным способом спасения валюты заводов была покупка на валюту каких-то товаров, завод согласился не раздумывая, а что раздумывать, хоть что-то получить. Сашка Чертов познакомился в Москве с Леонидом Константиновым, работником ЦНИИАСУГА, через который можно провести торговую операцию. Договорились, что наши комиссионные за спасение их денежек и за организацию и сопровождение сделки составит пятнадцать процентов. Схема была проста: завод перечислял деньги в ЦНИИАСУГА, который, взяв свою долю, передавал технику нам, а мы уже передавали её заводу, который терял на такой схеме процентов тридцать. Но что делать? В противном случае вся его валюта пропадала в огне перестройки. О как завернул, трагично звучит, это я понтуюсь.

Савосин – директор завода – решил, видно, проверить, как будет работать схема, и поначалу перечислил какую-то мизерную сумму и получил партию вшивеньких двухкассетников. Нам тоже штук пять перепало.

Поняв, что схема работает, он собрал всю валюту, что у него была, и заказал четыре микроавтобуса Toyota, проплатил деньги. Занимался заказом Санька, сработал на отлично; оформляя его, он, с учётом нашей комиссии, вымутил пять машин. Ждали, автобусы должны были прийти к весне.

За помощью по спасению валюты обратился Коломыясельмаш, сумма была большой, соответственным был заказ и наш откат, товар пришёл в декабре. Коломыйцы, не знаю, из каких соображений, прислали за товаром в Москву не фуру, а два «Икаруса», куда напихали горой бытовую технику и увезли. А мы, договорившись с водителем фуры, всю ночь развозили по квартирам сотрудников кухонное оборудование фирмы Bosch. Договорились между собой, что каждому из учредителей, коих на тот момент было пятеро, от фирмы полагается по двухкамерному холодильнику, морозильному шкафу или ларю, стиральной и посудомоечной машинам, микроволновке, утюгу, кофеварке. Остальным сотрудникам, коих набралось уже с десяток, досталось, в зависимости от стажа и заслуг, по одному или двум предметам. Всё бесплатно. Развозили практически до утра, последним был я. Занесли всё это барахло, потом сели завтракать, было часа четыре утра, нас было человек двенадцать.

Такой полукоммунизм существовал в первой нашей фирме, когда разбежались, я премировал сотрудников во второй, потом эта практика сошла на нет – пришло понимание, что это никак не влияет на отношение сотрудников к работе, да и перестали мы торговать ширпотребом.

А пока практически каждый, кто хотел, получил по телевизору, видеомагнитофону, аудиоцентру или двухкассетному аудио магнитофону. Впоследствии все основные получили по автомобилю, мотоциклу – я не взял, на кой он мне, мебель, сервизы, хрусталь, меха, одежду.

Вал работы нарастал, я практически перестал появляться на работе, появлялся только для проведения занятий, было стыдно смотреть Илье в глаза. Стало понятно, надо принимать решение, это было непросто, очень непросто. Я взял время на размышление сам у себя. Я всегда, когда не знаю ответа, откладываю принятие решения. Мозг продолжает потихонечку жевать проблему, но она не напрягает, и потом решение просто всплывает, всплывает со всеми обоснованиями. Главным фактором, сдерживающим принятие решения об уходе, было то, что уходил я, по сути, в никуда. Все мои профессиональные знания и навыки я просто отправлял в корзину, этого было просто жаль, я посвятил этому делу двадцать три года, из них семнадцать, включая учёбу, в МВТУ.

В январе я понял, что уходить всё же надо, и решение это было обусловлено не тем, что это развязывало мне руки в плане возможности посвящать больше времени своим новым занятиям. Наверно, можно было бы как-то найти формы, позволяющие совмещать оба этих занятия. Вставал вопрос: зачем? Любимое моё технилище стремительно менялось на глазах, и не в лучшую сторону. Стало понятно, что много лет оно будет трансформироваться, чтобы приспособиться к перерождению страны, и на это время наука минует это пространство, а без науки мне там будет скучно.

В середине января 1991 года я подал заявление на увольнение. Бочаров уговаривал меня остаться, но что он мне мог предложить? Сидели, беседовали в его кабинете, бывшем кабинете Дальского, вошёл доцент с литейки.

– Не помешаю, Юрий Александрович?

– Заходите, чего там.

– О чём беседуете, не секрет?

– Да какие секреты, уговариваю Алика Владимировича остаться, опять собрался увольняться.

– А вы не отпускайте, что у нас, возможностей мало?

– Да какие возможности, ему предложат там двадцать тысяч, и что мы сможем ему предложить взамен?

Тут Бочаров взглянул на меня.

– А если не секрет, сколько вам там предложили?

– Не секрет, двадцать тысяч.