АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино

Вот вам маленький, но характерный эпизод — проживая в фешенебельно (ныне закрытом, к сожалению!) отеле «Де Бэн» в Венеции и наверняка не испытывая проблем с достойным ресторанным питанием, Кен Лоуч, ничуть не смущаясь, подходит к ларьку с шаурмой и, к удивлению фланирующей взад-вперед венецианской публики и к абсолютному равнодушию к его персоне со стороны смуглокожих разговорчивых торговцев невесть чем, не замечая ни тех ни других, устраивает легкий перекус. Завидев меня, совсем недавно пытавшего его вопросами по поводу фильма «Навигаторы», признается как случайному, но всё же знакомому: «На этих официальных приемах надо как-то себя по особому вести, порой кусок в рот не лезет, толком не поешь». Всё это без малейшей позы, без даже намека на желание подчеркнуть свою демократичность в пиршестве венецианского гламура. Стиранная-перестиранная рубашка, очки, в которых он, кажется, еще в 1970 году получал Главный приз в Карловых Варах за фильм «Кес» на полступеньки обойдя мэтра советского кино Сергея Герасимова, получившего чуть меньший по значению Первый (а не Главный) приз жюри за фильм «У озера». Лоуч — воплощенная в творчестве, не в реальности, мечта так и не сбывшегося, какого-то неведомого, никогда никем не виданного, но такого желанного социализма, мелькнувшего бликом у него на родине, в Англии, разве что в пору всеобщей солидарности выживания после опустошительной Второй мировой войны. Социализм же в русском варианте для него приемлем с гигантскими оговорками, будучи дискредитирован не выветрившимся до сих пор ползучим сталинизмом и несносными мечтами о возрождении монархии, к которой — в ее британском варианте — Лоуч относится еще с большей неприязнью, чем к тоталитаризму. Слово «идеал» менее всего подходит для скупого на пышные эмоции Лоуча, но он на самом деле абсолютный идеал natural born реалиста, бескомпромиссного, отвергающего не на словах, а на деле любой истеблишмент, какого-то британского передвижника, словно навечно поселившегося в безбытных ливерпульских, лондонских, шеффилдских трущобах, стоящего вместе со своими героями в очереди за бесплатным супом. Реалиста, со спокойным, сдержанным равнодушием выслушивающего любые восторженные эпитеты, сопровождающие его творчество, — «певец социального протеста», «воплощенная в кино честь, ум и совесть рабочего класса» и проч. Певец-то он, конечно, певец, но редко при этом встретишь такого бескомпромиссного режиссера в первую очередь по отношению к тем, кого он воспевает, — он режиссер без иллюзий, с ними он всегда ведет честный мужской разговор, и именно это рождает редкое, озонирующее — порой до катарсиса — ощущение веры в силу, здравый смысл, ум и природную честность простого/непростого плохого/хорошего человека. Для него социальная справедливость, вот это самое левачество — не мода пресытившихся европейских кинобуржуа, поглядывающих через океан в надежде хватануть там многомиллионный заказ, а почти рутинная проза жизни — а как иначе? К тому же для тех, кого он обвиняет, Лоуч, надо сказать, большая проблема, поскольку он — и это еще важнее любого пафоса социальной справедливости для всех и каждого — блистательный режиссер, по фильмам которого можно изучать мастерство во всех его элементах — драматургии, актерской игре, монтаже, умении моментально увлекать, держать напряжение. Его реализм — всегда высшей пробы, потому что он словно и не заметен — как воздух, как жизнь. Как воздух, которым порой невозможно дышать. Как жизнь, которой порой невозможно жить.

Теперь вопрос — как построить цепь многочисленных интервью, которые я у него брал на протяжении более чем 10 лет?

Может быть, путешествуя во времени в разные стороны, начать его с давнего разговора в Локарно, когда ему вручали приз перед десятитысячной толпой Пьяцца Гранде, а потом он позвал на прием… всю эту толпу. И толпа пришла, благополучно распределившись по склону, над которым нависают балконы «Гранд-отеля». Точнее «нависали» — «Гранд-отель» — вроде бы символ швейцарской стабильности — спустя какое-то время закрыли на много лет без надежды на возрождение. Капитализм! Толпа пришла и перестала быть «толпой», все как могли высматривали абрис худощавого человека в очках, и жадно внимали — как и я во всех этих интервью — его ответам. А как иначе? Король говорит! Надеюсь, Лоуч не услышит это вдруг, ни с того ни с сего пришедшее мне на ум определение. Добавлю лишь, что очень часто — на правах соратника, друга и единомышленника, в наш разговор вплетается голос блистательного драматурга Пола Лаверти, с которым Лоуч на протяжении многих лет делил свои удачи, полу-удачи и неудачи. К счастью, удач было куда больше, если хотя бы судить по безошибочной каннской арифметике — всё-таки как никак две «Золотые пальмовых ветви»…