Аллея всех храбрецов

Поздним вечером, после десяти часов, когда они уже охрипли от обсуждения, в комнату вошёл Бушуев.

– Ну, как? – спросил он, подходя к столу. – Как у вас дела? Есть двадцать пять килограммов?

– Пока нет.

– Тогда сидите.

Они просидели до двенадцати, но так и не подошли к двадцати пяти килограммам, хотя перетрясли все номиналы тяг реактивных двигателей ориентации, ввели запреты на запуски, выбросили несколько режимов совсем.

– Экономим на спичках, – сказал Иркин, откидываясь на спинку стула. – Нужно менять принцип управления. В корне менять.

Наутро в кабинете Викторова после четырехчасового обсуждения родилась новая система ориентации, отличная от всего того, что было до неё. И хотя она была новой, но каждый элемент её в другой комбинации был известен, и его можно было обсчитать.

К обеду была составлена справка с весами, с коротким обоснованием.

– Разыщите Бушуева, – сказал Воронихин. – Если что, я в отделе. Звоните.

Когда в инженерном корпусе, минуя секретаря, Мокашов ворвался в кабинет зама Главного, у него на самом краешке стола заседаний, разложив бумаги, сидело несколько человек.

– Вы почему без предупреждения? – удивлённо и, как показалось Мокашову, испуганно спросил зам. – Разве вы не видите, что я занят?

– У нас, наконец, вышло с весами, – пролепетал Мокашов.

– Хорошо, подождите меня в приёмной.

Зам Главного освободился через полтора часа. Первым, кого встретил Мокашов, вернувшись в отдел, был Маэстро.

– Привет, – кивнул он Мокашову. – О чём это вы в главном здании трепались вчера?

Глава третья

Почти готовое ТЗ так и осталось ненапечатанным в блокноте Мокашова. В новой системе ориентации датчик должен был быть другим. На уточнение его особенностей сейчас не хватало времени. И хотя основные идеи новой системы ориентации были найдены и предложены авансом, только дальнейшие проработки могли установить жизненность и техническую реализацию этих идей. В отличие от многих отделов, живших сегодняшним днём, отдел Викторова, несмотря на перегруженность, постоянно вёл и перспективные разработки, и иногда это его и выручало.

Несколько дней проводился уточнённый обсчёт. На совещании, подводившем работу всех комиссий по ТМК, докладывались результаты проработок. Вставали поочерёдно представители отдельных систем и коротко или длинно, в присущей каждому манере, докладывали состояние дел.

По мнению Мокашова, Викторов докладывал плохо. В его выступлении было больше сомнений и колебаний учёного, чем чёткость и недвусмысленность желанного ответа.

«До чего осторожен», – удивлялся Мокашов. Ему самому всё казалось однозначным и простым.

– Борис Викторович, – поднялся зам. – Я разочарован в работе по вашей системе. Двадцать килограммов экономии – это совсем не двадцать пять, о которых вы говорили.

– Я и сам разочарован, – с неуместным смешком сказал Викторов и сел на место. – Правда, я тогда сказал, что килограмм около двадцати.

Затем монотонно, не повышая голоса, начал говорить начальник проектного отдела.

«Надо же, – удивлялся Мокашов. – Демагогия чистой воды. Проработок у них пока настоящих нет. Их больше у Викторова. Но манера изложения… Эх, не умеют наши говорить. Только, может быть, это тоже манера. Во всяком случае у себя в отделе Викторов говорил обычно иначе. Категорично и с юмором».

– Мокашов здесь? – спросила шёпотом сидящих у двери секретарша зама. И по рядам к Мокашову из рук в руки пошёл квадратик записки.

«Боря, – гласила записка. – Просим вернуть ключ».

«Забеспокоились, шустрики», – подумал Мокашов. Он взглянул на часы: пять тридцать – конец рабочего дня. Ключ от сейфа, где хранились часы и шахматы и куда он запер, уходя на совещание, секретный портфель, был у него в кармане.

– Выйти можно? – спросил он Воронихина.

– Отпрашивайтесь у председателя, – кивнул тот на зама.

Бушуев говорил стоя, он был в рубашке с короткими рукавами, а на спинке стула висел его красивый, немнущийся пиджак.

«Нехорошо получилось», – подумал Мокашов, представив, как они крутятся перед сейфом, не зная, как открыть.

Шахматы и часы почему-то хранили в сейфе. Сберегая, наверное, от посягательств других. И куда бы ни переезжала группа, за ней по традиции перемещался тяжёлый металлический сейф. Хранили в сейфе ещё магнитофон с записями симфоджаза, оставшийся от тех времён, когда в отделе был красный уголок, и ответственный за него Чембарисов крутил в нем музыку в обеденный перерыв. Ещё в нем хранилась пузатая коньячная бутылка с автографами на этикетке: Главного, замов и прочих известных людей. Бутылка была исписана на юбилее Викторова.

«Забегали, шустрики, – подумал Мокашов. – Ничего, как-нибудь переживут».

Однако когда с ориентацией закончили и делать ему практически было нечего, он отпросился с совещания и коридорами пошёл к себе, на четвёртый этаж, в комнату теоретиков. В комнате было пусто. Только за столом у окна сидел аспирант Тумаков со своим рыжим приятелем, играя в нарды. Уходящее солнце высвечивало зелень берёз и сосен, и слабый ветерок доносил в комнату слабый смолистый аромат.