Аллея всех храбрецов

«Интересно, – думал Мокашов, прохаживаясь от магазинчика к остановке, и наоборот, – интересно, как я выгляжу со стороны?»

Как-то в клубе показывали самодельный фильм, снятый скрытой камерой: кто как ждёт. Одни, волнуясь, покусывали губы, как бы начиная заранее разговор, другие непрерывно причёсывались. Со стороны это выглядело забавно.

Инга запаздывала. Он стоял у магазинчика «Вино», слушал нехитрые полупьяные разговоры, и начинающийся дождь загнал его в магазин.

Из конца улицы пронёсся пыльный вихрь, и первые крупные капли упали вдруг в придорожную пыль. Они сразу сделались серыми ворсистыми, но не растекались, а забегали, как по раскалённой плите.

Мокашов смотрел из окна, как запрыгали, забарабанили по траве горошинами градины. Окошко перечертили разом бисерные следы, словно частицы в камере Вильсона. В магазине было шумно и душно. Говорили разом с излишней горячностью, обсуждая свои наболевшие дела.

В городе было три места любителей поговорить. Возле синтетики, у забора с объявлениями об обмене жилплощади. Рядом с магазином «Рыболов-спортсмен» и магазина с живыми рыбками «Золотая рыбка», где солидные, щетинистые мужики прятали в пиджаках баночки с редкими, выведенными сортами.

«Не везёт, – подумал Мокашов. – Где же Инга?»

– Как ты всё-таки, – говорили рядом.

– Обыкновенно.

– Пили-то вместе.

– А я в ларёчке пивка добавил.

– У рыженькой?

– У неё.

«В жизни, как в гидродинамике, – думал Мокашов. – Существуют источники и стоки. Это – типичный сток… Эх, промчаться бы сейчас по лужам на велосипеде, и пусть гремит гром, раскалывается небо, бешено хлещет дождь, а венчики из-под колёс, словно вторые водные шины».

В магазине было накурено, и дым от курящих поднимался к высокому потолку.

– Эй, мужики, – говорила продавщица, которую все называли «хозяйкой»: («А ну-ка, хозяйка, плесни чуток»). – Эй, мужики, что это вы, как паровозы? Один трубу выключил, другой включил.

«Почему она не пришла?» – подумал Мокашов, и ему сделалось тоскливо. – «А что он знает о ней, и кто он для неё?»

– Перестанете дымить.

«Почему она не пришла?»

А разве должна прийти? Для чего? Помочь ему избавиться от наваждения? Мы всегда гонимся за непостижимым. Возможно, с кем-то бы вышло просто. А с любимой не знаешь, как себя вести? И потому она чаще не даёт, а отнимает.

«Почему она всё-таки не пришла?»

На окне мокрые полосы просыхающих слёз. За окном тяжёлое, многослойное небо. В вышине по светлому фону скользят пепельные облака, а ниже, почти касаясь вершин, ворсистые рваные тучи ползут в обратную сторону. И им под стать настроение – тяжёлое, многослойное.

Дальше всё пошло наперекосяк… Он приплёлся в общежитие. Подбил всех выпить. Сам пил сверх меры и проигрался вдрызг. Играть сели с краю стола, освободив его большую часть от тарелок и стаканов. Он балагурил:

– А ну-ка налейте мне. А теперь поднимите мне веки… Но быстро скатился к примитивному и на вопрос партнёров: «А черви есть?», – отвечал: «Нет, и завтра не будет».

Об Инге он старался не думать, пил вино и играл отчаянно. Сорвался, взял взятку на семерной, затем недобрал пару в расчёте на прикуп. И после закусил удила. На первом мизере прибрал к рукам шесть взяток, и это его не остановило.

Он мизерял, заказал разбойника, и по совету Тумакова заказал десятерную. Не взял ни взятки. Причём противным было ощущение, что заказал по подсказке. Что, мол, вообще он не самостоятелен и идёт на поводу. Он ещё пил вино, вяло закусывал, смотрел на окружающих и тоскливо думал: «Зачем он здесь?»

– У вас есть телефон? – спросил он Маэстро.

– Есть, внизу.

Спросил и тотчас забыл об этом.

– Слушай, Юра, я пойду, – наконец нерешительно сказал он.

– Куда пойдёшь? – уверенно отвечал Маэстро. – Первый час, здесь ночуй.

– Нет, я пойду, – уже уверенней сказал Мокашов. Ему представилась лесная дорога: черные провалы и светлые пятна кустов. «По лесу ночью», – радостно подумал он, и уговоры только его подстёгивали.

Он выбрал момент и вышел. «Не прощаясь, no-английски», – улыбнулся сам себе, сбежал вниз, дошёл до безлюдного чёрного шоссе. Он шёл, и не было ни машин, ни света. «По лесу ночью» стучало у него в висках. Он уже порядочно отошёл, когда позади слабо загудело, затем чиркнули световые пальцы, и два фонаря с нарастающим шумом нагнали его.

Он стал на дороге и, машина остановилась.

– Подбросить? Куда?

– Метров пятьсот по шоссе.

– Садитесь.

Он сел на мягкое заднее сидение. Провалился в него и задремал в тепле машины, убаюкиваемый качанием и томной мелодией приёмника.

– Здесь? – спрашивали его.

– Спасибо, – ответил он и вышел.

Темно было, и кругом туман. Значит, вправо, а там асфальтированная дорожка. Он шёл по траве, и ноги его промокли. Дорожки всё не было, и он, забирая вправо, продирался сквозь густые кусты.

«По лесу ночью», – укоризненно вспомнил он. Затем начались огороды, лай собак, заборы, через которые он перелезал. И во всем этом застывшем, замолчавшем, настороженном мире не было ни человека, встречной живой души.