Аллея всех храбрецов

Он начал вращать телефонный диск, а сердце отслеживало его пощёлкивание, ухая и проваливаясь, точно в теле его окружала пустота. Он крутил телефонный диски, казалось, время остановилось, и он сам попал в особенный телефонный мир. Хлопками где-то срабатывали контакты, шуршала далёкая электричка, временами порывами возникала незнакомая музыка. Звуки захлёбывались, ныряли в шумы, и молчание казалось бесконечным. Наконец, появились гудки. И с первого Мокашов понял, что всё напрасно, волнение напрасно: к телефону никто не подойдёт. Но он всё слушал эти гудки и паузы – хрипы между гудками.

Потом пришёл Воронихин. Сказал, что всё и можно уходить. Опечатайте комнату и выгоняйте всех, кто ещё работает.

Мокашов пошёл по длинному коридору, собирая ключи от отдельских комнат. Ему неожиданно стало весело. И неудачный звонок не имел теперь прежнего значения.

– Вы дежурный? – спросила его уборщица с покорным коровьим лицом.

– Да, а что?

– Комната 428 заперта и ключа нет. А мне надо убирать.

– А от 428 нет ключа. Они дверь открывают расчёской.

Он попробовал отворить дверь, но, вопреки обыкновению, дверь не поддавалась.

– Может, они там любовь крутят? – сказала уборщица.

– Это уж точно, – толкнул он дверь, и она распахнулась вдруг со страшным грохотом.

– Так и стекла недолго повыбивать, – проворчала уборщица, внося в комнату ведро и щётку.

– Ни в коем случае, – отчего-то радостно возразил Мокашов и пошёл по коридору, собирая остальные ключи.

Вторично он позвонил перед тем, как запереть приёмную. Но ему опять ответили гудки. В третий раз позвонил из автомата за проходной. Но подошёл Воронихин, и у него не хватило духа спросить Ингу. Покричав: «аллё, аллё», и сказав: «чёрт знает что,» – Воронихин положил трубку.

Вечером он позвонил ещё раз. Подошла Инга. Сказала низким голосом: «Слушаю». Он опять заволновался, затянул паузу. Она спросила удивлённо: «Алло?» «Как её называть? На «вы», на «ты»? – подумал Мокашов.

– Здравствуйте, прекрасная Инга, – так было легче говорить. – Это Борис Мокашов.

– Отчего ты не звонил? – спросила она, и у него опять затрепыхалось сердце.

– Я думал, ты не хочешь этого.

– Думал, думал, – сказала она.

– Тебе можно говорить?

– Да, – полувопросительно сказала она.

– Да или нет?

– Да, да.

– А тебя можно увидеть?

– Не знаю.

– Ты не можешь выйти сейчас?

– Нет. Ты с ума сошёл.

– Ну, завтра.

– Может быть.

– Нет, точно?

– Может быть.

– Знаешь, возле винного магазинчика, на остановке. Не думал, что у вас на даче этот телефон.

– Мы летом переключаем.

– Как живёт Димка?

– Хорошо. Ты сам-то как?

– А что мне делается. А муж где?

– Спит.

– А ты не можешь выйти на пару минут?

– Ты с ума сошёл.

– Ну, хорошо, а завтра?

– Постараюсь.

– Тогда в пять. Смотри же… Попробуй только не прийти…

– И тогда…

– Голову оторву, – не сумел придумать удачнее Мокашов.

Глава пятая

Телефонный разговор с его непродолжительностью и незначительностью сказанного не мог что-либо изменить. Но он придал окраску его настроению, и от этого, оказалось, зависело всё.

«Как соль в супе, – подумал Мокашов, удивляясь перемене, – всё дело в тонкости. Не досолишь – плохо, пересолишь – совсем невозможно есть».

Ещё днём он считал себя никому ненужным и брошенным. Теперь же ему казалось, что наступило временное затишье, короткая передышка, которую необходимо использовать для концентрации сил.

Он бродил по улицам среди спешащих или прогуливающихся и чужие встречи и разговоры не раздражали, не вызывали обидной зависти, как будто всё это было и у него. По крайней мере могло быть. А ведь известно, легче имея, не пользоваться, чем утешая себя не иметь.

Придя домой, он вытащил толстую тетрадь в клеёнчатой обложке, которую давно купил, но так и не успел начать. Теперь он открыл её с решительным видом, написал на первом листе: Д. Р., а также число и год.

Глухо, с подвыванием загудела труба в углу, и он вздрогнул от её тоскливого звука. Ему стало неловко, словно он думал, что был один, но оказалось не так. «А Д. Р. – что это? – спрашивали за его спиной. – Диссертационная работа?» И смеялись, похихикивали, а БэВэ стоял, как бы раздумывая, наклонив голову набок, и ждал, что он там напишет ещё. В толпе любопытствующих прятался и Протопопов, щурился круглыми глазами, театрально руки потирал, поглядывал искоса и с усмешкой, говорил: «Бога побойтесь, Борис Николаевич. Как же это вы шариковой-то ручкой? Помните: мысли рождаются на кончике пера». «Гуси-но-го», – соглашался Мокашов, и все они пропадали, и только Инга одобряюще смотрела на него.

Он несколько раз подходил к Вадиму, спрашивал хрипловатым от стеснения голосом:

– Как ты думаешь, подойдёт?

– Для чего подойдёт? – поднимал на него Вадим невинные голубые глаза.

И стесняясь, что приходится разжёвывать то, что тому, конечно же, абсолютно было понятно, Мокашов говорил:

– Темой для диссертации.

И казалось, Вадим наслаждается его смущением и тем, что приходится объяснять, и в эти минуты он прямо-таки ненавидел Вадима.

– Я советовался с Зайцевым.

– С Зайцевым? – переспрашивал Вадим. – С тем самым, что всего два дня, как с дерева слез?