Альма. Неотразимая

Надсмотрщик глядит на него. Все вокруг продолжают работать. Наконец он говорит тихо:

– Слушай внимательно. Кучер хочет побеседовать с тобой. Вечером ты пойдёшь к нему. Но предупреждаю: они тебя не получат. Если когда-нибудь тебя возьмут работать там, накануне я тебя угроблю. Ты дотащишься до хозяйского крыльца на коленях, а по лестнице ужом ползти будешь, на брюхе.

Он отходит. Лам снова вонзает тяпку в землю.

Надсмотрщики не любят делиться людьми. Сам образ жизни в поместье Лашанс – толпы домашних слуг, прачек, кухарок, помощников конюха – вся эта роскошь хозяйского дома засасывает в себя рабов как бездна, круглый год. Чтобы подносить господам печенье, с полей забирают рабочие руки. А через три месяца уже сбор! Понадобится не меньше двух сотен работников.

Надсмотрщик приметил этого паренька. Ещё двенадцати нет, а трудится по-взрослому. Если не давать спуску, из него выйдет раб на сто пятьдесят килограмм хлопка в день. Надсмотрщик не хочет смотреть, как тают его бригады. Он оставит этого мальчишку в поле, чтоб тот не разнежился в хозяйском доме, пока готовит омлеты по-флорентийски, разливает вино по графинам, меняет белоснежные льняные простыни, присматривает за вареньем или за помешавшейся лошадью.

В восемь вечера солнце уже так низко, что можно случайно затоптать ростки. Свисток возвещает конец дня. При полной луне работа длилась бы ещё полночи. Ни оплаты, ни графика. Нет ни пределов, ни правил – одна только воля надсмотрщиков и сумасбродство Изабель Бубон-Лашанс.

И всё же, возвращаясь с поля с мотыгой на плече и шапкой в руке, все вспоминают вдруг, что они – люди. Кто-то заговаривает о ждущем в хижине ребёнке или о кукурузе, которую он смелет для соседей. На миг Лам забывает про рокочущий внутри бунт. Перестаёт думать про близких. Где теперь Сирим? А как там родители в их долине? А Сум? Хватит ли им терпения? Про всё это он забывает. И даже про чувство вины из-за Альмы, которая тоже покинула рай… Он лишь смотрит вокруг, на то, что уцелело от жизни.

Кто-то глядит на клочок краснеющего вдали неба. Другой тихонько замедляет шаг, пропуская остальных, потому что ждёт девушку, которая идёт с дальнего поля. Тот, что в годах, заметил его уловки и улыбается. Лам слышит впереди смех. Он смотрит на усталых людей, которые заполняют свои мгновения покоя чем могут. День позади!

Некоторые родились здесь, и ничего другого им не увидеть. Так что нужно, чтобы всё это походило на жизнь. Нужно шутить, брать в зубы травинку, мечтать и иногда влюбляться. В такие минуты Ламу нравится быть самым младшим, скользить между жизнями взрослых, слышать, как женщина, которая даёт ему нести свою тяпку и зовёт младшим братом, тихонько говорит другой:

– Ты погляди, каким красавцем он вырастет.

Кому-то удаётся всё забыть. Кто-то притворяется, что ничего не помнит. Но есть среди них одна безутешная, раздавленная горем – ей помогают идти, но никто уже не понимает её слов. Её зовут Дус. Она не в своём уме. Ей двадцать. Она очень красивая, несмотря на инициалы хозяйки, вырезанные на щеке после того, как она пыталась сбежать.

* * *

Лам сворачивает с главной тропки.

– Ты куда? – спрашивает шедшая рядом женщина.

– Зайду к лошаднику.

– Главного берегись. Он не любит, когда кто-то в сторону господского дома смотрит.

– Знаю, – отвечает Лам.

Лошадь Дымка в конюшне. Её привязали со всех сторон, как крышу на хижинах во время урагана. Она натягивает верёвки и бьёт копытом. Больше никого нет.

Лам подходит, обнимает её за шею. И шепчет на ухо:

– Дымка.

Лошадь тут же замирает. Как будто нежится в этом слове из прошлого.

– Ну? И чего с этой кобылой? – раздаётся позади.

Лам не отвечает. Он узнал голос кучера.

– Я знаю, тебя купили у англичан тогда же, что и Силки.

– Да.

– Ну так скажи, чего она убегает?

Лам гладит лошадь.

– Она убегает повидаться со мной. Ей страшно.

– Но на днях она убежала не из-за тебя.

– Когда?

– В городе. Зашла в дом одного белого. Чего она там искала? А?

Лам вдруг вспоминает Сирим. Она приручила сердце Дымки, пока они обе жили в царстве Буса. И на корабле Сирим всегда была рядом с ней. Говорила с ней в бурю, хотя и сама боялась не меньше. Может, Дымка рвалась к ней. Может, Сирим продали в какой-то городской дом?

– Хозяйка меня побила, – продолжает кучер. – Ей не нравится, что могут поползти слухи про безумную лошадь из поместья Лашанс. Я говорил, что надо её продать.

Лам вздрагивает.

– Но она хочет её оставить, – прибавляет кучер. – Говорит, что скорее меня продаст, если я не отучу эту клячу сбегать.

Молчание.

– Так что мне нужен ты, – подытоживает он.

– Если я стану проводить время с Силки, она перестанет убегать.

Кучер смотрит недоверчиво.

– Только не рассчитывай, что будешь тут работать.

– Я ни на что не рассчитываю.

– Своё место я не отдам.

– Мне оно не нужно, – говорит Лам. – Да и надзиратель не даст мне уйти. Так что придумай что-нибудь другое.

Он отходит от Дымки. Верёвки вокруг неё снова натягиваются.

– Погоди.

Кучер догоняет его.

– Если будешь заходить ненадолго по воскресеньям…

– И в другие вечера, время от времени, – говорит Лам твёрдо.