Альма. Неотразимая

Он указывает на несчастного кучера в углу. Тот подложил свой красный камзол под голову, свернув подушкой.

– Нет, – говорит Альма, – не может быть.

Кучер открывает глаза, заслоняется рукой от света. Конечно, это не Лам.

Альма видит страх в глазах старика. Ей становится стыдно. Уже много месяцев она ищет Лама и скользит мимо чужих страданий. Она ни на кого не обращает внимания. Кто же увидит все эти жизни, кто не отведет от них глаз, если даже для неё их как будто нет?

– Я приняла вас за другого. Простите.

– Что со мной сделают? – спрашивает старик. – Уже утро?

– Нет. Спите спокойно.

Мета охоты вновь её подвела. Она была уверена, что почуяла запах Лама в конюшне, едва зашла туда. Но этот запах тут везде. Она ошиблась. Теперь она убеждена, что память око в ней угасает.

* * *

Дымка несётся к реке галопом. Вокруг уже полно воды. Вдали как будто показалась опушка и чёрные тополи.

В сердце Лама закрадывается испуг. Он не подумал про реку, которая разливается всё сильнее. Вода, должно быть, добралась Дус до бёдер, потом до пояса. А она всё обнимала дерево, стоя среди водоворотов…

Лошадь прекрасно разбирает в темноте, куда скакать. Спиной она помнит вес Дус, помнит её взгляд, в котором светится вера. Вода все глубже. Приходится замедлить бег.

Лам не понимает, где они. Он не узнаёт окрестности, даже когда равнину, превратившуюся в бескрайнее озеро, озаряют молнии. Но Дымка ведёт его. Копыта уже не достают до земли. Она плывет и несёт Лама на себе, так же, как и покидая долину Изейя.

В темноте раздаётся крик. Голос Дус. Дымка отзывается ржанием.

Лам замечает возле дерева лицо Дус, оно точно плавучий островок. Она запрокинула голову, чтобы дышать над водой. Руки у неё по-прежнему скованы по другую сторону ствола.

– Дус!

Лам с Дымкой подплыли к ней. Девушка спокойна. Ей удалось забраться немного повыше, когда вода прибывала.

В руке у Лама ключ. Плавать он не умеет. Одной рукой он хватается за ветку. И даёт Дымке отплыть.

– Я знала, что ты придёшь, – говорит Дус. – Я не боялась.

Лам ищет под водой цепь. Перебирает пальцами звенья. Лошадь снуёт туда-обратно возле дерева.

– Ты умеешь плавать? – спрашивает Дус.

– Нет. Совсем.

Лам беспричинно хохочет, хлебнув воды. Островок-лицо улыбается. В следующий миг они уже скачут с Дымкой прочь. Они живы. И свободны. Всё, кончено.

* * *

Альма свернулась под крышей беседки. Она только что обошла весь господский дом, ища по гостиным мальчика, похожего на Лама. Но дом выглядел как поле битвы. В нём не было ни души. Вымотавшись вконец, она вышла. И улеглась рядом с музыкантами, там, где посуше.

Они лежат вокруг, закутавшись в одеяла. Альма закрывает глаза, не думая ни о чём, слушает их дыхание. В том, как они напевают во сне, угадывается «Соната для всадницы».

37 Месть

Изабелла Бубон-Лашанс у себя в покоях. Три часа ночи. Она приняла обжигающую ванну. На ней домашнее платье под цвет её ярко-рыжему лицу. Краска с лисьей маски впиталась в кожу. И пока не сходит – наоборот. Напрасно она тёрла лицо мочалкой с мылом.

Её пальцы перекатывают белоснежный комок хлопка, который передал ей Салливан. Так вон он, тот самый Sea Island… Пусть он станет расплатой за все унижения этой ночи.

Дверь комнаты открыта, через проём видна главная лестница. В Америке и на Карибах хозяйские усадьбы редко отличаются роскошью. Но плантация Лашанс – исключение. Со времён Изабеллиного пра-прадедушки Варсонофия Бубона, прибывшего сюда из Франции столетие назад, быт успели наладить как следует. Комнату украшают две картины в массивных золочёных рамах, висящие друг против друга: портрет Варсонофия с его ручной обезьянкой и Изабеллы с матерью.

Остальные стены искусно расписаны под драпировку. Повсюду зажжённые канделябры. Здесь любят, чтобы ночью было светло как днём. Из-за этой-то моды в ветреную ночь два месяца спустя и случится пожар в Новом Орлеане. От города почти ничего не останется.

– Вот он, – говорит Салливан, входя.

Следом появляется Сантьяго Кортес: в руках у него два ведра семян, оба укрыты платками. Усы на фоне тёмной, как дубовый мёд, кожи кажутся рыжими. Даже с дороги, посреди ночи, одет он с изяществом: на шее бабочка, белоснежные гетры, что особенно удивительно.

Его предупредили, что нынче в поместье Лашанс будет особенная ночь, однако такого он не ожидал. Он наблюдал катастрофу. Люди готовы были на всё, лишь бы сбежать. Он видел, как одна карета лишилась колёс, но умчалась, скользя по грязи, словно сани, а за дверцы цеплялись три дамы.

– Госпожа Бубон-Лашанс, я понимаю, что обстоятельства…

– Какие обстоятельства? О чём вы?

Кортес молчит. Или он должен пересказать, как двое мужчин на его глазах вцепились друг в друга зубами, споря из-за места в дилижансе? Или как женщина, возникшая вдруг из воды, несла на плечах своего коротышку-мужа, на котором из одежды была только грязь?

– Сударыня, в городе меня ждёт корабль. Господин Салливан наверняка называл вам мою цену.

Салливан кивает. Похоже, ему не по себе.

– Цена меня устраивает, – говорит госпожа Бубон-Лашанс.

– Прекрасно.

– Но количество – нет.

Кортес изображает улыбку и ставит вёдра.