Альманах «Литературная Республика» №1/2013

Да, говорит, Анна за хозяйством посмотрит. Ну, Анна так Анна. Понял я все сразу, а он сватовство вроде устроил, пригласил к себе, бутылочку поставил. Душевный был, хоть и говорил в час по чайной ложке. А ты говоришь – не сват, да не брат. Очень даже сват я.

Так о чем я, Анюта? Да, о той зиме, когда собак у него волки порвали. Эрих еще летом знал, что плохая зима будет. Осенью он полетел на свои угодья порыбачить, пока река не встанет, а потом и путики подлаживать, тропы подновлять, от валежин да поваленных дерев освобождать, избушки подлатать, дров для каждой заготовить. А было их у него четыре. И в каждой – не поверишь, Анюта! – тапочки домашние!

Я как в первый раз у него на зимовье увидел такое – чуть с ума не свихнулся. Вот те крест! Как это – что такого? Мне, правда, еще до первого раза, как я попал на охоту в его угодья, летчики да охотовед наш Минский сказывали, что Эрих Коль в зимовье в тапочках ходит, так я не поверил. А потом и сам убедился. Скажу тебе секретно – сам так делать стал.

Ты, Анюта, на зимовьях-то бывала? Девчонкой, говоришь, перед войной? У отца? Тогдашние-то избушки с нынешними ты не равняй. Сейчас сруб четыре на пять, да с тамбуром, сени для дров и мелочевки разной, столик у окна, топчан к печи поближе. А главное – в зимовье ведь шкурки со зверя снимаешь, обрабатываешь их, обезжириваешь – какая тут чистота? А у Эриха – форменная чистота, теплота, хоть какой на улице мороз. И собаки тут же, мяса ждут, сил набираются. А у кого и куры бывают.

А он чинно так тапочки одевает, когда зимовье прогреется, фартук свой чистый. Тряпочки, чтоб мездру обезжиривать, все беленькие, отстиранные. Ну, прямо хирург! Порядок! – сама знаешь – прежде всего любил.

Ну и меня аж зависть взяла – как ладно у него все, продумано. Да главно-то – чисто, как у хорошей хозяйки в избе по субботам. Вот как у моей Тамары. Или, к примеру, у тебя.

Не поверишь – он и кофей умудрялся готовить. Корни одуванчика да еще какие-то как-то обжаривал, молол в ступке – да и заваривал. Вот ведь что удумал! Эрих, так ведь? Про твои колбаски из зайчатины да сохатины я уж и говорить не буду.

Дай закусить, Анюта. Что-то захотелось. Ну да Бог с тобой – надоел да надоел. Ты момент-то понимаешь какой? С человеком, мужем твоим законным разговариваю. Прощаюсь, прости, Господи.

Вот это другое дело! Тогда я еще выпью. Да не сердись ты попусту.

Да, так я, Анюта, все до собак не дойду, до Мары и Рахваса. Он с ними десять сезонов охотился. Лайки как лайки, а звал он их по-своему, поди, по-эстонски. Так в тот сезон, опять же на Новый год, нас опять на вертолетах сюда свезли с угодий. Собак кто с собой привозил, кто так оставлял. Тушек белок да соболей накидаешь – собаки и дожидаются хозяина, а то и сами промышляют. Зимовье опять же оберегают от всяких случайностей, шатунов всяких, таких вот пацкудников, что избушки мои сожгли.

Эрих тогда, как встретились, сказал, что плохо, когда Рождество черное наступило, без снега то есть. У них ведь Рождество раньше нашего. Я и пошутил, что до нашего Рождества снег, дескать, еще выпадет. Потом уж до меня дошло, что не к месту брякнул. Осерчал он тогда на мою шутку, сказал, что по их приметам черное Рождество и год черный сулит. Весомо так сказал, со значением. Видно, предчувствовал недоброе.

А оно и случилось! Обратно забрасывали его в тайгу, охотовед Володька Минский полетел с ним. Он и рассказал.

Подлетели к зимовью, подходят по тропе – там всего-то километра три, а их Мара и Рахвас не встречают. Они к избушке – а там и увидели остатки собачьи от волков. Стаей, видно было, набросились – кости да куски шкуры. Он Мару и Рахваса узнал все ж таки. Наизусть ведь знал каждую их шерстинку, столько охот с ними прошел, в каких переделках с ними выжил!

Вот тебе и еще один удар для сердца твоего, Эрих. Что за охотник без собак, да еще таких, как у тебя? Они же, знаю, не только зверя помогали добывать. Они ж тебя от смерти спасли.

Анюта, а слышала ты историю ту?

А я тебе расскажу. Так вот, гнался он за соболем, а начале сезона это было, лед еще не установился как следует, а мороз уже ударил нешуточный. И на Поное он и провалился под лед. Выбраться-то выбрался, и лыжи, камусом подбитые, сбросить сумел. А уж вечерело, мороз под сорок, а до зимовья ближнего километров десять.

Што вот ты сделала бы, а? Вот и я охотник, а такого бы не придумал, как он. Ремешками, как мог, собак связал под передние лапы, подмышками собачьими, и на себя взгромоздил. Мару спереди повесил, Рахваса – на спину. А собачий мех, сама знаешь, одно только, что от мороза в таком деле помочь может. А собаки его слушаются, не вырываются. Чуяли, видно, что это один способ хозяина спасти, легкие его уберечь да от смерти спасти. Ноги-то у него в чулках из шкуры, хоть мокрые, да на ходу и согрелись. Пошел он. Говорил, тяжело споначалу было, да согрелся быстро. Вот так Мара и Рахвас спасли жизнь ему.