Альманах «Литературная Республика» №1/2013

– Простите, меня, девочки, простите!! Сегодня у меня не стало мужа: пришла «похоронка»… – оправдываясь, виновато сказала Анна Ивановна, закрывая лицо руками. Мы поняли, что она плачет.

Ни минуты не раздумывая, мы бросились к ней. Стали вытирать слезы со щек, уговаривать, гладили ее по волосам.

Что такое «похоронка»? Мы – совсем маленькие дети уже знали. «Похоронка» – была горем для всех.

С тех пор мы поклялись с Кристинкой оберегать Анну Ивановну. Каждое утро встречали ее, помогали убирать посуду, старались отвлекать ее от самых грустных мыслей.

От Елизаветы Андреевны мы узнали, что Анна Ивановна ухаживает за очень больной своей мамой. Мама у нее больна и тяжело много лет. Через неделю после пришедшей «похоронки» попросились к ней в гости. Нас часто кто-нибудь брал к себе, и Анна Ивановна, казалось, хотела нас пригласить домой, но почему-то не решалась.

– Мы будем порядочно себя вести. И вам совсем не будет за нас стыдно, – предупредила ее я.

Она все больше и больше напоминала мне мою маму. Оказывается, она знала все песни, которые мне на ночь пела мама. А вечером всегда меня целовала, как это делала мама: она целовала меня в нос, и ее коса смешно ударяла меня по щеке, совсем как мамина. Я стала чаще улыбаться. Нам с Кристиной Анна Ивановна сшила тряпичные куклы, и мы часто с ней играли в «дочки-матери». Как-то играя, Анна Ивановна назвала меня Юльчик. Так называла меня только мама. Я расплакалась, а Анна Ивановна долго не могла понять: чем были вызваны мои слезы.

– Вы понимаете: так только меня называла моя мама. Откуда вы знаете, как она меня называла? – сквозь слезы спросила у нее я.

– Я уже не представляю жизни без тебя, Юльчик! – ответила она мне. – Моя девочка погибла при бомбежке. Ее тоже звали Юлей. И я ничего не успела сделать, чтобы ее спасти. Должны были эвакуировать с первым составом. Я оставалась дома с мамой, а Юлю оправила с соседкой, но вагон накрыло снарядом. Тогда бомбили станцию через каждые час-полтора. Никого не осталось в живых. После бомбежки я нашла только Юлин ботиночек. Такая вот история.

Она замолчала, вышла в другую комнату. Когда я прошла внутрь комнаты, то увидела как Анна Ивановна, прижавшись к одеялу и руке матери, плачет. Плакала и старушка.

– У меня есть предложение! – посмотрев на них, сказала я. – Война скоро кончится. А пока не придет и не вернется моя мама, я буду вашей дочерью, можно? – спросила я их громко.

– Конечно! – с радостью согласилась Анна Ивановна.

– Но жить я буду в детском доме, потому что только туда может прийти за мной моя мама. Согласны?

– Да, Юльчик, да! – ответила мне Анна Ивановна.

– А звать я вас буду «вторая мама» и «вторая бабушка». И Кристинка будет тоже вашей дочерью. Я знаю, она будет рада. Завтра же сообщу ей об этом. Хватит горевать! У вас нет ничего покушать? – тихо спросила я. – Почему-то всегда хочется кушать: и днем, и ночью.

– Ты растешь, моя хорошая, а организм требует своего. Особо покушать нет ничего, но есть четыре вареных картошки, и сейчас мы будем пировать, – ответила мне моя «вторая мама», улыбнувшись.

Это был самый незабываемый вечер: я рассказывала им про Катю, про маму и папу, про моего друга Сережку, который всегда ловил для меня головастиков в пруду, про все, что знала и где успела побывать до войны. Спать легли, когда часы пробили двенадцать. Моя «вторая мама» легла со мной. И первый раз я почувствовала, как мне захотелось прижаться к ней, обнять.

Но ведь это была не моя настоящая мама, и, поэтому я отодвинулась от нее к стенке.

– Я пока не могу тебя сильно-сильно обнять. Спокойной ночи, моя «вторая мама»! – прошептала я ей на ухо.

Утром, когда я еще спала, «вторая мама» умывала бабушку. А мне под подушку положила настоящую конфету. У наших соседей была коза, из козьего молока я впервые ела кашу на завтрак. Она была необыкновенно вкусная, а «вторая мама» ее почему-то назвала «синей», хотя цвет был вовсе не синий, а белый. Возвращались мы в детский дом счастливые, нас на пороге встречала Кристинка.

– Иди скорее сюда! Я вот что придумала! – позвала она меня. – Давай, Анну Ивановну будем называть мамой, – тихо-тихо сказала она мне.

– Мы с ней об этом вчера договорились. И тебя теперь она тоже будет брать к себе домой. Мы с тобой, как две сестры, а она будет наша «вторая мама».

Кристинка от радости захлопала в ладоши!

Мы стали часто бывать у Анны Ивановны. Но я ее по-прежнему так и называла: «Моя вторая мама».

Шел уже сорок четвертый год. От мамы не было никаких вестей. Все ждали окончания войны. Я и Кристинка перебрались жить из детского дома к Анне Ивановне только после смерти ее мамы. У бабушки болело сердце, а однажды утром она умерла.

Видя, как только Анна Ивановна загрустит или заплачет, мы немедленно бежали ее утешать.

С победой стали возвращаться в наш детский дом братья и сестры, папы и очень редко мамы, чтобы забрать одну из нас. Мы провожали все счастливчиков до калитки, и каждая из нас верила, что вот так вскоре придут за каждой или каждым.

После войны, в 1947 году, вернулся израненный и без одной руки папа Кристинки.