Альманах «Литературная Республика» №1/2013

– Горемычная ты моя! Сколько вас сейчас таких? Видимо, совсем безвыходное положение было у твоей мамы. Проходи! – и она пропустила меня в приоткрытую дверь.

– Елизавета Андреевна! – крикнула кому-то женщина. – Принимайте новенькую. На вид лет пять или шесть. Звать Юлей.

Когда она закрыла за мной дверь, то я отчетливо поняла, что теперь я буду жить здесь, и что со мной не будет ни Кати, ни, самое главное, мамы. Я опустилась на пол и стала плакать навзрыд, причитая и приговаривая, как маленькая старушечка.

Совсем неожиданно я услышала голос.

– Кто тут пытается перебудить все мое царство-государство? – с порога ко мне бежала Елизавета Андреевна. – Здесь деткам нельзя плакать, а знаешь, почему? – присев передо мной на корточки спросила она меня.

– Почему? – вытирая слезы и глядя на нее, осведомилась я.

– Если заплачет один из вас, то обязательно заплачут и все остальные. А мы здесь друг друга бережем, потому что у вас у всех нет ни пап, ни мам, понятно? – очень убедительно спросила она у меня.

– А у меня есть!! – во весь голос закричала я. – Только она ушла вместе с Катей. – А мне сказала, что так надо…

– Хорошо! Потом будем разбираться. Много у нас с тобой дел впереди… Я покажу тебе твою кроватку. Пойдем.

Я несмело подала ей руку.

– Только я одного не могу понять, почему мама так сильно плакала, когда попросила меня постучаться в вашу дверь? Вы не деретесь? У вас не будет мне страшно?

– Я верю, Юля, что после войны мы обязательно найдем твою маму. А сейчас надо потерпеть…

– Надо! Надо! Так моя мама тоже говорила, – вырвав руку, опять заплакала я.

– Успокаивайся, моя дорогая! Вот твоя кровать и тумбочка. На кроватке и на тумбочке нарисован зайчишка. Запомнишь?

– У меня в садике был флажок, – ответила я.

– Располагайся!

– Как это – располагайся? – спросила я удивленно.

– Прости, малышка, совсем не подумала. У тебя и вещей-то никаких нет!

– Это как детский сад? Тогда здесь должны кормить? Ты меня покормишь, ладно?

– Конечно! – ответила мне Елизавета Андреевна.

– А где все? Где девочки и мальчики? С кем я буду дружить? – допытывалась у нее я.

– Все в игровой комнате. Скоро придут. Пойдем, искупаемся и расчешемся. Постараемся найти тебе другое платьице, пока твое постирают, – осматривая меня, заключила Елизавета Андреевна.

Когда меня искупали, а затем повели в класс посмотреть, как учатся старшие дети, оказалось – это интересно.

Нас в детском доме почти никто не ласкал, и от этого я часто вспоминала по ночам маму и плакала. Слово « мама» старались не говорить и не произносить: ни у кого, кроме меня, их не было. Казалось, что все они забыли про мам. А я вспоминала каждую ночь, сама себе пела те песенки, которые слышала от мамы.

Кормили нас так: за весь день давали миску затирки и кусочек хлеба. А я не любила затирку и отдавала свою порцию Кристинке, а она делилась со мной кусочком хлеба. У нас завязалась дружба. Но однажды наш обмен заметила воспитательница.

– Зачем ты отдаешь? Кто разрешил? Что ты себе позволяешь? – кричала на меня Анна Ивановна.

– Ничего не позволяю. Мы привыкли так делать, – ответила я ей спокойно.

– Что значит привыкли? Так не разрешено делать! – продолжала кричать она.

…Это была единственная из воспитательниц так похожая на мою маму. Такие же синие глаза, волосы она собирала в косу – так делала моя мама по утрам. Когда я ее первый раз увидела, то бросилась к ней, думая, что за мной вернулась моя мама. Потом долго плакала, а Кристинка меня успокаивала вместе с Анной Ивановной.

– Сейчас нас накажут, – тихо сказала мне Кристинка.

– Меня никто никогда не наказывал. Наказывают – это когда ставят в угол или бьют? – спросила я у моей подруги.

Кристинка утвердительно кивнула головой.

– Вставайте обе в угол! – закричала опять Анна Ивановна.

– Нет! – так же громко ответила я ей. – Нет! Не встану!!

Анна Ивановна схватила меня за руку и потащила в угол большого зала.

– Отпустите, я буду сейчас кричать! – предупредила ее я.

И тут на мою защиту встала Кристинка. Она загородила меня собой, широко раскинув руки.

– У вас есть мама? – от этого вопроса Анна Ивановна остановилась и выпустила мою руку.

– Да. А почему ты спросила?

Кристинка, не отвечая на этот вопрос, продолжила:

– А у нас нет никого… Нет и не будет! Наших мам убили немцы. И заступиться за нас некому.

Не сговариваясь, мы с Кристиной разрыдались. Сели на пол и слезы ручьем бежали у нас по лицу. На наш рев сбежались и взрослые, и дети.

– Что случилось? Кто плачет? Кто кого обидел? – спросила меня, поднимая с пола, Елизавета Андреевна.

– Никто! Мы ударились и упали, – сказала я, правдоподобно потирая коленку.

Мама мне не разрешала никогда ябедничать, вот я и соврала.

– Девочки, будьте, пожалуйста, поосторожнее. Очень я вас прошу! – гладя меня по голове, попросила Елизавета Андреевна.

– Да, мы будем аккуратнее! – ответила Кристинка. А сама многозначительно посмотрела на Анну Ивановну.

Когда все успокоились, мы гордо прошли мимо воспитательницы, но услышали вслед сказанные слова: