Альманах «Литературная Республика» №2/2013

Полина кинулась навстречу сыну. Обняла, прижала к себе. Он крепко обхватил ее руками. Она чувствовала его дрожащее тельце. Сыну захотелось на миг стать совсем маленьким, чтобы мама взяла его на руки и никогда больше не отпускала из своих объятий. Семен Павлович остановил лошадь. Они замерли с Ильей, терпеливо смотря на происходящее.

Вихрем в голове матери, тревожа память, пронеслось прошлое. Полина впервые встретилась с Семеном Павловичем вечером перед его отъездом из Санкт-Петербурга. Он пригласил ее в кабак, где гуляли перед отъездом в Сибирь бывшие военные. Она пошла. Разговор получился откровенным. Она поведала Семену, как работала гувернанткой в барском доме. Грамотная, знала три языка. Но капризные, злые воспитанники обижали ее. Барыня обманывала при расчетах. Семен в свою очередь поведал, что утром обоз отправляется осваивать далекие земли Западной Сибири. Получено хорошее денежное довольствие, свобода. Но он, Семен, в холостяках задержался.

– Построим свои дворы. Деревни сами назовем и на карте обозначим. Своя земля, свой скот. Поехали, Полина, со мной. Обвенчаемся по дороге. Если надумаешь, приходи на рассвете к обозу.

Поговорили и расстались. Она ушла, ничего не ответив, но, когда утром он подошел к своему обозу, Полина стояла с маленьким узелком в руках, потупив глаза. Он поднял ее, посадил на обоз и они поехали.

– Решили судьбу поменять? Молодцом! Лучше мужа не найдете, – одобрил ее решительный поступок товарищ Семена Павловича.

Время внесло коррективы в их планы. Но главное сбылось. Крепкая семья, дом, хозяйство и дети, которые, по мнению родителей, обязательно должны быть образованными.

Дом их стоял на краю деревни. Три окна смотрели в сад, где цвела весной сирень, распускались цветы, огромный двор, где бегали дети и в маленьком пруду, вырытом самим Семеном Павловичем, плавали утята, гусята. Справа от крыльца хозяйственные постройки, где ночевали коровы. Ворота, приоткрытые на пыльную дорогу. Слева калитка в огромный по своим размерам огород, пробежав через который по тропинке, попадаешь на высокий берег, где шумит темно-зеленой листвой густая черемуха. А с высокого берега к реке сбегает рыжая тропинка до самых мостков к неторопливой речке Омке.

Полина обнимала сына, а в памяти ее ожило утро, когда с той стороны оврага, у их деревни расположился цыганский табор. Как обычно Семен Павлович нарезал с утра траву аира, плотно настелив ее в сенях для очищения дома, да и босыми ногами приятно пройти по свежей траве. Сам уже уехал в Барабинск по своим почтовым делам. К ним в дом через сени, устланные свежими стеблями аира, вошла цыганка. Взглянула на иконы, висевшие в углу горницы, обвела взглядом домочадцев, голые стены из добротной, круглой сосны, вперилась жадными глазами на пушистый хлеб. Полина уже испекла караваи душистого хлеба, которые лежали на длинном деревянном столе. Посреди крынка с парным молоком. По лавкам дети: три дочери и два сына. Полина нарезала кусками хлеб, дочери мазали масло, которое таяло на горячих кусках хлеба, подавали младшим братьям, потом и себе.

– Хозяйка, красавица, подай детям моим голодным хлеба с маслицем, – ласковым голосом попросила цыганка, расправляя свою широкую красную юбку, оборкой зацепившуюся за край лавки.

– У меня подавать не от кого и нечего, – резко ответила ей Полина, подхватив на руки белотелого Ванятку. Она перекрестилась на образа. – Господи, отведи от лихих гостей! – повернувшись к цыганке, да сверкнув черными глазами, сказала, – Стены да дети. Не видишь? У меня свой табор.

– Вижу. Да ты само-то не цыганских кровей? Смуглая, красавица черноокая, да волосы, как воронье крыло. Сынок-то, что постарше, чисто цыганенок, а этот, что на руках прячешь, белокожий! Ха, ха! В кого он такой, брильянтовая ты моя?! Ай, черноокий, я спою тебе, а ты спляши! Спляшешь? – обратилась она к Илье.

– Тятенька у нас голубоглазый, да с пшеничными волосами, – пояснила цыганке Тася, младшая дочь Полины.

– Не разговаривай с ней, – строго приказала дочери Полина. Тася виновато замигала голубыми, как у тятеньки глазами, опустив голову, обрамленную копной белокурых кудрей. – А ты, жемчужная, иди отсюда! Ничего тебе здесь не прибудет.

– А мне ничего и не надо, и хлеба твоего постылого не надо. Тьфу на него, – цыганка смачно сплюнула прямо на горячий каравай хлеба.

Полина правой рукой взяла этот оплеванный хлеб и кротко протянула цыганке.

– Бери своим детям. Пусть поедят.

– Спасибо тебе, хозяйка. Слово еще скажу. Правду скажу, а ты послушай, не отмахивайся. Дочери твои всегда при тебе останутся. А сыновья высоко взлетят, словно соколы. В достатке жить будут. А этот, в которого ты вцепилась, генералом станет, и ты еще увидишь это.

– От нашей-то бедности? – усмехнулась Полина, но в голосе ее засеребрились оттенки веры в будущее сыновей, о котором она грезила и молила господа денно и нощно.

– Иди с богом. Пана, на защелку прикрой за ней дверь, – приказала она старшей дочери, с любовью и надеждой вглядываясь в светло карие с зелеными крапинками глаза маленького сына. Тогда ему не было и двух лет…