Альманах «Литературная Республика» №2/2013

Полина оторвала от себя Ванятку, чуть встряхнула его за плечи, глубоко засмотрелась в полные слез глаза.

– Ваня, сынок, перетерпи. Перетерпи все и учись – это важнее всего. Не на век расстаемся. Учись, сынок. Тятенька будет привозить вам хлеб, картошку. Илья с тобой. Вдвоем легче. На каникулы домой приедете, а мы вас будем ждать.– Полина еще раз крепко обняла сына, взяла его за руку и повела к телеге…

– Школу вместе закончили, – братья посмотрели друг на друга, – в Куйбышеве.

– Хорошо, что образование есть, это хорошо, – говорил военком, перелистывая и заполняя документы. – Ты Илья завтра едешь на фронт, а ты Иван получаешь направление в военное училище, едешь в Иркутск. Учись Иван. Успеешь еще и повоюешь, не спеши.

Военком смотрел, как, выходя, братья гордо и слаженно козырнули ему и подумал, что сыновья у Семена Павловича готовые офицеры, и может через годы кто-то из них скажет: «Мудрый был военком…»

Так и было. Илья воевал все четыре года, имел ранения, но продолжал писать стихи. После Победы, окончив Литературный институт имени Горького, стал профессиональным поэтом. Иван после Авиационного Училища, воевал, стал кадровым офицером.

Братья договаривались и отпуска проводили вместе в родной деревне. Иван приезжал всегда в форме, а в шестидесятых годах приехал таким красивым – форма с золотыми погонами, на груди медали звенят, широкий желтый пояс с золотой пряжкой, кортик, – так что сестры застеснялись и, здороваясь, степенно подавали ему руку, а счастливая, что дожила до такой гордости, мать обняла сына и шепнула: «правду тогда цыганка сказала». Сын смотрел в любящие глаза матери своими живыми, всегда смеющимися глазами с зелеными крапинками, осторожно обнимая хрупкие плечи матери сказал:

– Правда не в словах цыганки, а в ваших, мама. Вы мне помните, сказали: «Перетерпи все сынок и учись». Я и послушался.

05 Пономаренко Елена, Караганда

Лизавета

Дети бабы Глаши давно уже выросли. Все трое уехали жить в город. К ней наведывались редко.

– Чего ж в этой глуши им пропадать? Где на шестнадцать дворов остались только пятеро стариков…

Продуктовая лавка приезжала к ним раз в месяц, тогда же и пенсию выдавали. Телефон был на самом краю деревни.

Не такую себе старость представляла баба Глаша. Думала, что Егор – младшенький останется с ней. Выучится и приедет, но он женился, еще учась в институте. Сноха не больно-то жаловала ее.

– Да бог с ней! – подумала баба Глаша. – Лишь бы жили дружно да мирно.

Начала накрывать на стол: простой деревенский завтрак – творог, молоко, от буханки отрезала кусок хлеба, как вдруг услышала с улицы стон.

– Нет, показаться не могло! Да и Полкан беспокоится, к калитке рвется. Надо пойти проверить, – сказала она сама себе.

– Чего ты, чего!! Кто может ко мне прийти? Никто. Все в городе на работе, приедут, может, только на выходные,– пыталась она объяснить собаке.

Но Полкан еще больше натягивал цепь. Распахнув калитку, она увидела сидящую женщину. Платье разодрано, по руке ее сочилась кровь.

– Ой, милая! Да что же это с тобой?– испуганно воскликнула баба Глаша. – Кто это тебя? Подняться-то сможешь?– спросила она женщину.

Незнакомка подняла на нее голову и потеряла сознание.

– Так мы не договаривались!!! Что же делать-то? И фельдшерицы у нас тоже нет.

И баба Глаша стала бить ее щекам, но, видя, что не помогает, побежала в дом за аптечкой: там должен быть нашатырный спирт.

– Да, божечки мои, скорей, скорей! – подгоняла себя баба Глаша.

Руки не слушались и тряслись. Наконец она нашла нашатырь. Теперь опять назад.

– Потерпи, милая, потерпи! Я уже бегу,– кричала она. Женщина лежала и не подавала признаков жизни.

– Да милая моя! На-ка, понюхай! Скорей! Скорей! – продолжала кричать баба Глаша.

Стала водить пузырьком перед носом женщины.

– Ты только не умирай, прошу тебя! – отчаянно закричала Глаша.

Понемногу женщина стала приходить в себя и только сейчас баба Глаша заметила, что она в положении, да и срок то уже большой.

– Крепись! Крепись! Дите надо родить…

Она положила голову женщины на колени.

– Красавица, какая! И коса такая длинная! Я сейчас уже не помню, когда такие видела. Все стриженные. И дочери мои тоже. Слышишь? – спросила она женщину.

Своим фартуком перевязала ей руку.

– В дом бы тебя надо. Негоже на сырой земле сидеть. Дитю вредно будет, – продолжала разговаривать она с незнакомкой. – И как ты здесь очутилась, в такой глухомани? Бедная ты моя, девочка! – и она прижала к себе женщину.

– Как тебя звать? – обратилась она к незнакомке, но в ответ она услышала что-то непонятное, совсем не похожее на какое-нибудь имя.

– Ты дойдешь до дома милая? – осторожно подняла ее баба Глаша. – Тихо, тихо! Какой же у тебя месяц?

Незнакомка повернулась и на пальцах показала семь.

– Ты глухонемая? – спросила баба Глаша женщину.

И женщина расплакалась.

– Поплачь, поплачь, милая! Ложись, полежи, успокойся, немножко. Скоро будем с тобой кушать – тебе нервничать совсем нельзя.

Баба Глаша принесла широкую рубашку, переодела незнакомку, умыла ее.