Алмаз лорда Гамильтона

Она бросилась туда, к этому знакомому, родному – и увидела распростертое на полу тело, изломанное, исковерканное, испачканное красным, тело, которое совсем недавно было мамой, в котором не осталось ничего маминого, кроме туфель…

Окровавленные губы разомкнулись, и голос, хриплый, незнакомый голос проговорил:

– Спрячься! Скорее спрячься! Ты умеешь! Ты очень хорошо умеешь прятаться!

За спиной раздался скрип. Она оглянулась – и увидела дверь, медленно открывающуюся дверь…

Она бросилась прочь – дальше, дальше, скорее, нужно сделать то, что велел ей незнакомый хриплый голос, в котором не осталось ничего знакомого, ничего маминого, ничего привычного – нужно спрятаться от того страшного, невообразимого, чужого, что вот-вот появится из-за двери…

Женя бросилась под лестницу, ведущую на второй этаж.

Там, под этой лестницей, была дверь темного чулана, где хранились всякие хозяйственные мелочи.

Женя с соседскими детьми часто играла в прятки – и как-то раз она спряталась в этом чулане.

Водила Катя, дочка толстой женщины из синего дома. Она нашла уже всех остальных и теперь подошла к чулану, где пряталась Женя. Женя очень не хотела, чтобы ее нашли. Она тихонько отползла к дальней стенке чулана – и вдруг заметила, что одна из досок пола легко сдвигается в сторону.

Сдвинув эту доску, она скользнула вниз – и оказалась под полом, в темном и тесном пространстве, огороженном фундаментом. Здесь пахло пылью, плесенью и мышами.

Катя заглянула в чулан, осмотрела его и вышла.

Она еще поискала Женю, но потом ей надоело, и всем остальным тоже надоело играть.

А Женя еще долго сидела под полом и сквозь щели слушала, что происходит в доме. Слушала, как говорили о ней, как перестали и сели пить чай… Потом дети ушли, и Женя вышла, только когда в доме осталась одна мама. Она удивилась, как это у дочки хватило выдержки так долго сидеть тихо и не высунуться…

Вот и сейчас – подгоняемая диким, животным ужасом, Женя юркнула в чулан, отодвинула плохо пригнанную доску, скользнула под пол…

Над ней прозвучали тяжелые, незнакомые шаги, скрипнула дверь чулана, послышалось тяжелое, хриплое дыхание, и резкий, неожиданно высокий голос проговорил:

– Здесь никого нет!

Женя сжалась в комок, затихла, как испуганный мышонок, даже перестала дышать. Вдруг послышался глухой звук удара, приглушенный стон, а потом низкий, страшный голос проговорил, неприятно растягивая слова:

– Лучше сразу скажи, где ты это прячешь.

И в ответ – голос, в котором она с трудом узнала папин:

– Не… не знаю, о чем вы говорите.

– Лучше не зли меня!

Снова раздался звук удара, за ним последовал мучительный стон, потом что-то тяжелое упало на пол. Какое-то время было слышно только тяжелое дыхание, возня, затем снова зазвучал с трудом узнаваемый папин голос:

– Можете убить меня, но вы все равно ничего не узнаете! Я вам ничего не скажу!

– Убьем, убьем, можешь не сомневаться! Но только сначала на твоих глазах жену твою разделаем, как курицу перед жаркой! Раскромсаем ее на мелкие кусочки!

Тут прозвучал другой голос – тот резкий, высокий, который Женя слышала прежде:

– Померла жена его. Отдала концы.

– Померла? Туда ей и дорога! А ты не болтай лишнего! Какого черта! Ему незачем было знать, что она умерла! Теперь будет труднее заставить его говорить!

И снова звук удара, и снова стон…

Женя переползла под полом, выглянула через щель – как тот раз, во время игры в прятки.

Она увидела ножку стула и привязанную к нему ногу.

Папину ногу.

Потом рядом появились другие ноги – в тяжелых ботинках на толстой подошве, и снова раздался звук удара, и снова за ним последовал мучительный стон…

В глазах у Жени потемнело, на нее навалилось темное, вязкое, тяжелое, она не могла дышать…

Но потом зазвучал другой голос – ласковый, тихий, удивительно уютный бабушкин голос, который бормотал, причитал, словно заговаривая ужас и боль:

– Как у серого кота были красны ворота, а ботиночки на нем словно жар горят огнем… а у Женечки моей ботиночки красивей… а под окнами у ней поет песню соловей…

И боль отступала, съеживалась, как шагреневая кожа, и темная вязкая тяжесть постепенно отпускала.

– Женя! Женя, что с вами? – На этот раз звучал мужской голос, отчего-то ей хорошо знакомый. – Женя!

Женя замотала головой, открыла глаза. Сознание постепенно возвращалось к ней.

Первое, что она увидела, было лицо Расторгуева – испуганное, с трясущимися губами.

– Что с вами? – повторял он. – Вам плохо?

Женя с трудом приходила в чувство. Постепенно она осознала себя в шумном зале кафе сидящей за столиком. Этот человек… Расторгуев, что это он так суетится…

– Что вы так беспокоитесь, – она сделала все, чтобы голос не дрожал, но получилось какое-то сдавленное меканье.

– Видели бы вы свое лицо! – крикнул он. – Господи, что я наделал! Зачем я рассказал вам эту ужасную историю!

– Вот именно… – Женя с удовлетворением услышала свой голос, теперь он звучал более твердо, – вот именно, для чего вы мне все это рассказали, хотелось бы знать.