Алмаз раджи

Эту глубокую рассеянность сопровождало странное метафизическое явление. Помимо воли меня занимало то, что философы называют «я» и «не я». Во мне было меньше «я» и больше «не я», чем обычно. Я смотрел, как кто-то другой работает веслом; замечал, что чья-то, а не моя нога опирается на упор. Мое собственное тело, казалось мне, имеет ко мне не больше отношения, чем байдарка или река, или берега реки. Что-то в моем уме, независимое от моего мозга, какая-то область моего собственного «я» сбросила с себя узы и освободилась или же освободила кого-то, работающего веслом. Я сжался, превратился в крошечное существо в дальнем уголке себя самого. Я уединился в своей собственной оболочке. Мысли являлись сами по себе; это были не мои мысли, и я следил за ними, как за деталями пейзажа. Словом, полагаю, что я был настолько близок к нирване, насколько это возможно в практической жизни; и если это так, то от души поздравляю буддистов. Это весьма приятное состояние, правда, несовместимое с напряженной умственной деятельностью, не слишком доходное в денежном выражении, зато абсолютно безмятежное, золотое и ленивое – и находящийся в нем человек неуязвим для тревог. Изобразить подобное состояние можно, представив себе человека мертвецки напившегося, но вместе с тем трезво наслаждающегося собственным опьянением. Я думаю, что землепашцы, работающие в полях, проводят большую часть своих дней в этом восторженном оцепенении, которым и объясняются их спокойствие и выносливость. Зачем тратиться на опиум, когда можно даром обрести сущий рай?

Такое состояние ума было высшей точкой нашего путешествия, самой отдаленной землей, которой нам удалось достичь. Правда, она так далека от проторенных дорог, что я не надеюсь возбудить у читателя симпатию к моему улыбающемуся, кроткому идиотизму. Образы и идеи порхали во мне, как пыль в солнечном луче, а деревья, шпили церквей на берегах время от времени вырисовывались передо мной, словно единственные предметы с четкими очертаниями среди клубящихся облаков. Ритмичное покачивание лодки и весла в воде постепенно превращались в колыбельную, которая убаюкивала мои мысли, когда комочек грязи на фартуке то невыносимо раздражал меня, то вдруг становился приятным спутником, которого я заботливо оберегал, – и все это время река бежала между изменчивыми берегами, а я считал удары весла и был самым счастливым животным во всей Франции!

Вниз по Уазе. Церковные интерьеры

После Компьена мы в первый раз остановились в Пон-Сент-Максанс. На следующее утро в начале седьмого я вышел пройтись. Воздух был резок; в нем чувствовался мороз. На небольшой площади человек двадцать рыночных торговок и покупательниц вели обычный торг, и их тоненькие ворчливые пререкания напоминали ссоры воробьев зимним утром. Редкие прохожие согревали руки дыханием и притопывали деревянными башмаками, чтобы разогреть кровь. Улицы были полны ледяной тенью, хотя дым труб поднимался в золотистом солнечном свете. Если вы встаете в эту пору года довольно рано, вы можете покинуть постель в декабре, а позавтракать в июне.

Я направился к церкви, потому что в каждой церкви всегда есть на что посмотреть: на живых ли прихожан или на могилы мертвых. Если в ней нет ничего исторического, то, конечно, найдется что-нибудь из современной жизни. Вряд ли в церкви было так же холодно, как на улице, но казалось еще холоднее. Белый центральный неф напоминал об арктической стуже, а мишурная пышность алтаря выглядела еще более убогой, чем обычно, из-за окружающей пустоты и унылого сумрака. Два священника сидели в ризнице, читали и поджидали прихожан, древняя старуха молилась. Просто удивительно, как она могла перебирать четки, когда здоровые молодые люди дышали на пальцы и хлопали себя по груди, чтобы согреться. Хотя последнее относилось и ко мне, но ее способ молиться привел меня в еще большее уныние, чем холод. Она двигалась от скамьи к скамье, от алтаря к алтарю, обходя храм по кругу. Перед каждой святыней она проводила одинаковое количество минут и отщелкивала одинаковое количество бусин. Подобно предусмотрительному капиталисту, трезво оценивающему экономическую перспективу и риски, она старалась вложить свои молитвы в возможно большее число разнообразных небесных акций. Она не желала рисковать, положившись на кредит одного какого-либо заступника. В сонме святых и ангелов каждый должен был считать себя ее избранным защитником на последнем судилище! Я не мог не заподозрить в этом некоего мошенничества, опирающегося на бессознательное неверие.