Алмаз раджи

В день нашего отплытия мы поднялись в шесть часов. В отеле на нас обращали так мало внимания, что я думал – соблаговолят ли нам представить счет? Но счет был подан, и весьма учтиво, и мы самым цивилизованным образом заплатили равнодушному портье и покинули гостиницу. Никто не обратил внимания на наши прорезиненные мешки. Никому до нас не было дела. Невозможно встать раньше деревни, но Компьен такой большой город, что не любит беспокоиться по утрам, и мы отплыли, когда он еще не снял ночного халата и туфель. Никто еще не был одет, кроме рыцарей на ратуше; все они омылись росой, щеголяли в своей позолоте и казались полными разума и чувства ответственности. Когда мы проходили мимо, их молотки пробили половину седьмого. Я нашел, что они поступили мило, проводив нас таким образом; еще никогда позолоченные человечки не звонили лучше, даже в воскресный полдень.

Никто не провожал нас, кроме прачек, которые уже колотили белье в своей плавучей прачечной на реке. Они были очень веселы и бодры, храбро погружали руки в воду и, по-видимому, не чувствовали холода. Такое малоприятное начало трудового дня привело бы меня в ужас. Но мне кажется, что прачки так же неохотно заняли бы наше место в байдарках, как и мы на их мостках. Они толпились у дверей прачечной, глядя, как мы уносимся в легкий солнечный туман над рекой, и кричали нам вслед добродушные напутствия, пока мы не скрылись под мостом.

Иные времена

В определенном смысле этот туман так и не рассеялся. С этого дня он густой пеленой лежит в моей записной книжке. Пока Уаза был маленькой сельской речкой, она подносила нас вплотную к дверям домов, и мы могли беседовать с крестьянами в полях. Но теперь, когда она стала широка и могуча, жизнь, текущая на ее берегах, как бы отдалилась. Такая же разница существует между большим шоссе и деревенской проселочной тропинкой, петляющей среди огородов. Теперь мы ночевали в городах, где никто не одолевал нас расспросами. Мы вернулись в цивилизованную жизнь, в которой люди, встречаясь, не кланяются друг другу. В малонаселенных местностях мы извлекаем всю пользу, какую только сможем, из каждой встречи, в городе же держимся в стороне и заговариваем с посторонними, только наступив кому-нибудь на ногу. В этих водах мы уже не были редкостными птицами, и никому не приходило в голову, что мы проделали длинный путь, а не приплыли из соседнего города.

Например, я помню, как мы добрались до Л’Иль-Адама и встретили целые дюжины прогулочных лодок, высыпавших на воду под вечер; между настоящим путешественником и любителем не было ни малейшей разницы, разве только та, что мой парус был невероятно грязен. Компания в одной из лодок приняла меня за соседа. Ну могло ли случиться что-нибудь более обидное? Вся романтика путешествия исчезла в ту же минуту. В верховьях Уазы, где воду оживляли только рыбы, появление двух гребцов на байдарках не могло быть объяснено столь вульгарным образом; мы были странными и живописными путешественниками. Из удивления крестьян рождалась легкая и мимолетная интимность. В мире ничто не дается даром, хотя порой это бывает трудно заметить с первого взгляда, ибо счет начат задолго до нашего рождения, а итоги не подводились ни разу с начала времен. Вы получаете пропорционально тому, что даете. Пока мы были загадочными скитальцами, на которых можно глазеть, за которыми можно бежать, как за лекарем-шарлатаном или за бродячим цирком, мы также очень забавлялись, но едва мы превратились в заурядных приезжих, все вокруг тоже утратили какое бы то ни было очарование. Вот, кстати, одна из многих причин, почему мир скучен для скучных людей.

Во время наших прежних приключений у нас всегда было какое-нибудь дело, и это бодрило нас. Даже дожди действовали на нас оживляюще и выводили из оцепенения. Но теперь, когда река не текла в полном смысле этого слова, а скользила по направлению к морю плавно и незаметно, теперь, когда небо неизменно улыбалось, мы стали погружаться в золотую дремоту, которая нередко наступает после бурных усилий на открытом воздухе. Я не раз впадал в дремотное оцепенение; я очень люблю это ощущение, но никогда не испытывал его в такой степени, как на Уазе. Это был какой-то апофеоз отупения.