Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)

Гейл. Еще неделя пролетела. Папа сказал, что теперь он работает шахтером по 12-14 часов в сутки вместо старика Уолкерса, который последние месяца два уже харкал кровью. Кажется, хроническая астма превратилась в туберкулез или просто достигла своего апогея. Так или иначе, но работать он больше не мог, а ведь этому старику всего-то сорок один год, и у него жена и трое несовершеннолетних детей. Все-таки папе очень повезло, что его родители умерли, а городской учитель усыновил его в малолетнем возрасте: не случись этого, и он бы разделил участь Уолкерса или мистера Эвердина.

Гейл. На улице начинает холодать, и легкий ночной ветерок заставляет кожу зябнуть и покрываться гусиной кожей. Ухожу с балкона и, быстро скинув с себя домашнее темно-синее платье и натянув светлую хлопчатобумажную рубашку, забираюсь под одеяло. Постель ледяная, даже не похоже, что сейчас лето, впрочем, мне должно быть стыдно от таких мыслей: Китнисс и Питу на арене сейчас куда хуже. У меня есть крыша над головой и еда три раза в день. А у них… Господи, сделай так, чтобы они вернулись домой, или пошли им быструю и безболезненную смерть. И сделай так, чтобы завтра я снова увидела Гейла. А сейчас спать, спать, спать…

Незатейливое пение сойки-пересмешницы заставляет меня открыть глаза и буквально вытаскивает из объятий сладкого сна, в котором я видела красивого темноволосого шахтера.

‒ Ну, нельзя было на десять минут попозже, ‒ ворчу я на нее, вытягиваясь на кровати во весь рост. Солнце уже высоко. Странно даже, обычно я так не залеживаюсь. Как не горько просыпаться, но от реальности не убежишь. Бегу в душ, умываюсь, тщательно чищу зубы, расчесываю волосы и стянув их лентой, надеваю ярко-желтый сарафан. Душа так и пляшет внутри, день сегодня просто обязан быть чудесным.

Восхитительный аромат кофе чувствуется еще на лестнице. Свежесваренный. Ммм. Мэри на ногах с самого утра, наверняка, уже и маму накормила. Вхожу в кухню и замечаю на табурете возле стола трехлитровое ведро, доверху наполненное спелой и сочной малиной.

‒ Откуда такое чудо? ‒ удивленно произношу я.

‒ И тебе доброе утро, ‒ не отрываясь от помешивания какого-то ароматного мясного варева в кастрюле, сообщает Мэри. ‒ А малину сегодня утром земляничник принес. Вот твои родители вечером обрадуются. Испеку-ка я…

‒Давно? ‒ перебиваю ее я, еле сдерживая слезы. Гейл был сегодня в моем доме, а я проспала. Отчаяние и обида заполняют мое сознание, и резко повышаю голос на служанку. ‒ Почему меня не разбудила?

‒ А чего тебя будить? ‒ ошарашенно оглядывается на меня женщина. ‒ Первый раз что ли я у него ягоды беру? Хотела сегодня заплатить побольше, а он ни одной монеты не взял. Не знаешь почему?

‒ Знаю, ‒ печально говорю я и бухаюсь на ближайший стул.

‒ Разбогател, видимо, в шахте-то. Да и невеселый был чего-то. Отдал и ушел. Вроде родные живы и здоровы, а он хмурится, как осенний день. Видно, из-за своей девчонки переживает. Понятное дело, но сейчас-то у нее все образовалось, мог бы и порадоваться.

‒ Что? ‒ смысл фразы, сказанной Мэри медленно расползается внутри моего расстроившегося мозга. ‒ СВОЕЙ ДЕВЧОНКИ?

‒ Китнисс Эвердин! Да что с утра с тобой такое? Не заболела ли? ‒ Мэри качает головой, не сводя с меня обеспокоенного взгляда. ‒ Они ж всегда и всюду вместе были. Могу поспорить, что Хейзел и Элизабет уже сговорились, так что через год другой они бы сыграли свадьбу.

‒ Китнисс и Гейл не любят друг друга. Они друзья, ‒ в запале кричу я. ‒ Ты ошибаешься. Они просто помогали друг другу выжить, и Гейл также как и я переживает за свою подругу, а не любимую, ‒ слезы по непонятным причинам начинают течь из моих глаз, а я продолжаю на повышенных тонах объяснять Мэри как сильно она заблуждается. ‒ Они кормят матерей, сестер и братьев, им некогда думать о всяких глупостях.

‒ Ну, ладно тебе, деточка, ‒ Мэри садится со мной рядом и принимается гладить по голове. ‒ Успокойся. Никак ты сама в него влюбилась? У меня такие мысли появились еще тогда, когда ты за продуктами в город ходила, а он тебя до дому провожал.

‒ Я? ‒ вскрикиваю я и вскакиваю со стула. ‒ У меня вообще школа и еще две Жатвы, ‒ поворачиваюсь и стрелой уношусь вверх по ступенькам в свою комнату. Падаю на кровать и с головой укрываюсь незаправленным одеялом.

Щеки горят огнем, во рту пересохло, дыхание сбилось, а голове стучит только одно слово: «Неправда! Неправда!». Быть такого не может. Китнисс бы мне сказала. Я бы заметила. Влюбленные целуются и обнимаются, а они ничего такого не делали. Мэри специально все придумала. Они друзья!

«Хотя, ‒ едкая мысль, как змея сворачивается вокруг моего сердца, ‒ так ли уж много Китнисс тебе рассказывала о своей жизни? А еще, зачем целоваться у всех на виду? Они уже года четыре ходят вместе в лес, а там много простора для куда более решительных действий, чем поцелуи и объятия. Между охотой и сбором земляники можно успеть очень многое».