Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)

Хуже всего, что Роза тоже ничего не знает, а Хейзел Хоторн хочет уйти, чтобы за дверями нашей квартиры наплакаться всласть и при этом не травмировать меня. Ума не приложу, как она держится? Гейл ‒ ее первенец, ее старший и самый любимый из сыновей, и хотя она отчаянно пытается не выделять его среди других детей, иногда ее бесконечная материнская любовь берет верх над разумом. Я вижу, чувствую. Гейл так долго помогал ей, так долго тянул на себе эту лямку безысходности, а она столько раз теряла его, дежуря у кровати и считая часы. И она всегда верила, верила в то, что он выживет, и никогда не позволяла себе даже малейшего признака слабости. Такого внутреннего стержня не было ни в моей маме, ни в миссис Эвердин и, пожалуй, никогда не будет во мне. Видимо, духовная закалка и выдержка формируются только при взрослении в Шлаке.

‒ Гейл вернется, ‒ кладу ей руку на плечо, пока она надевает уличные туфли. ‒ Он всегда к нам возвращается.

‒ Конечно, ‒ она сжимает мои пальцы и выходит за дверь. В ту же секунду мощный столб темноты окутывает ее худощавую фигуру.

‒ Что это?

‒ Не знаю. Сейчас выясню.

Стук в дверь, и неясный недовольный шепот почти не различим; я старательно прислушиваюсь, но кроме шипения, разобрать не могу ничего.

‒ Поняла, ‒ голос мамы моего любимого разрезает давящую темноту надтреснуто глухо. Шаркающие шаги все ближе. ‒ На границе с третьим бунт. Их вызвали в начале второго.

‒ Когда они должны были вернуться в Штаб? ‒ чувствую, как ладони холодеют.

‒ Не позже десяти, ‒ зажимаю рот рукой, чтобы не разреветься. ‒ Не переживай зря, нам бы сообщили, если…

Молчу. Ее голос тоже дрожит. Ей страшно и горько, но она держится, и я буду держаться. Ради нее. Ради детей.

‒ Нужно поспать, Мадж, ‒ подытоживает она. ‒ На электростанции, кажется, авария. Весь дом обесточен. В темноте сидеть смысла нет.

Иду в сторону спальни, зная, что не усну, но спор ни к чему хорошему не приведет. Кутаясь в непроходимом мраке, сбрасываю домашнее платье и натягиваю ночную рубашку. Меня колотит. Ложусь на кровать, боясь пошевелиться. Слушаю частые переворачивания своей соседки по комнате. Она тоже не может спать и точно так же как я душит в груди рыдания. Лишь бы Гейл вернулся. Лишь бы вернулся!

Тишина. Тьма. Страх. Часы бьют два. Робкий, словно кошачий стук в дверь, и я стрелой бросаюсь к выходу. Пришел! Тысячи ярких бабочек мелькают пред моим взглядом, по телу медленно разливается счастье.

‒ Ох, Гейл, ‒ бросаюсь к нему на плечи, едва он обувает тапочки. ‒ Где ты был так долго?

‒ Срочно вызвали. Новая группировка…‒ закрываю ему рот поцелуем. ‒ Ничего не желаю слушать, ‒ напротив нас замолкают торопливые шаги хозяйки дома.

‒ Все в порядке?

‒ Да, мама, все хорошо. Устал, вымотался, но живой. Я звонил днем, никто не ответил.

‒ Я уже обругала себя всеми нехорошими словами за то, что ушла в магазин, ‒ чувствую в ее голосе облегчение и улыбку. ‒ Ты голодный?

‒ Так… Потерплю до утра.

‒ Нет, я тебя покормлю, ‒ вторгаюсь в беседу. ‒ Сейчас разогрею.

‒ Хорошо. Спокойной ночи, мама, ‒ миссис Хоторн целует сына в щеку и удаляется в сторону комнат. ‒ А что со светом? ‒ Гейл щелкает выключателем.

‒ Не знаю. Весь дом обесточен. Какая-то авария.

‒ Понятно. Возьми свечи во втором ящике стола на кухне.

Зажигаю длинную белую свечку, накрепко установив ее в литровую банку. Включаю духовку, и маленькая кастрюлька с супом уже через пару минут начинает скворчать.

‒ Готово? ‒ Гейл появляется неожиданно. Уже принявший душ и переодевшийся в домашнюю одежду он заставляет меня встрепенуться.

‒ Да. Сейчас перелью в тарелку.

‒ Оставь.

‒ Но ты же голодный.

‒ Ты даже не представляешь насколько, ‒ прикасается ко мне губами.

‒ Не надо, Гейл.

‒ Почему? ‒ жалею, что лунный свет не позволяет разглядеть выражение его лица. Мягкий, полудетский поцелуй заканчивается, не успев начаться. Навстречу ему приходит другой ‒ требовательный и властный. Губы, щеки, подбородок, шея, ключицы. Привычные прикосновения рождают особый трепет, дыхание, щекочущее мочку уха, разносит по телу сладкое неведомое ранее томление. Откуда, откуда он знает, что нужно делать именно так?

‒ Гейл, ‒ выдыхаю любимое имя не в силах совладать с новыми с трудом просыпающимися рефлексами.

‒ Останься со мной сегодня, пожалуйста, ‒ в голосе слышится мольба. Я не знаю. Нет, нельзя. Не могу говорить, не могу шевелиться. Чувствую, как тесемке на груди ослабевают. Оголенное плечо покрывается поцелуями. Хорошо отрепетированное объятие прекращается: рука мирно обнимающая талию скользит вниз, поднимая края рубашки. Ах, почему я не накинула халат? Ночнушка не прикрывает даже коленей. А еще темнота… Он специально пользуется отсутствием света, ‒ До чего же гладкая у тебя кожа!