Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра

Однажды, на одной из таких встреч, Ошо преподал нам урок, будто «огрел» нас дзенской палкой. Отголоски того события слышны до сих пор. В течение нескольких дней во время дискурсов среди участников то и дело смеялись и разговаривали. Как-то вечером Ошо отвечал на вопрос о тишине и умении прощаться с прошлым. Мне казалось, что мы вместе с ним поднимаемся все выше и выше. Мы слушали Ошо, затаив дыхание. Но как раз в тот момент, когда его голос достиг небес и уже был готов унестись в заоблачную даль, среди саньясинов разразился взрыв истерического смеха. Ошо продолжал говорить, но смех становился все громче, и уже через мгновение несколько человек смеялись как сумасшедшие. Ошо замолчал, а потом сказал: «Все, пошутили, и хватит»… но люди продолжали смеяться. Как будто нас прервали в самой середине полета. Прошло несколько минут. Ошо посмотрел на присутствующих, затем с большим достоинством и спокойствием отложил папку для записей в сторону, встал, поклонился всем, сложив руки в намасте, и направился к выходу из Будда-холла. «Завтра меня не ждите», – сказал он на прощание.

Когда он встал, я бросилась за ним. В тот день была моя очередь его сопровождать. Меня тошнило от шока. Когда мы вошли в его комнату, я нагнулась, чтобы помочь ему переодеть туфли. Я хотела извиниться, ведь мое подсознание ничем не отличалось от остальных, но я не могла выдавить из себя ни слова. Он попросил меня позвать Нилам, Анандо и доктора Амрито. Когда они пришли, Ошо уже лежал в постели. Он проговорил с ними целых два часа. Он спрашивал, зачем ему приходить в Будда-холл каждый вечер, если мы не можем слушать его? У него были сильнейшие боли, и он все еще жил в этом мире только ради нас. Только ради нас он каждый вечер садился в кресло и говорил. А мы не можем хотя бы выслушать его…

Было ужасно холодно и темно, и только возле кровати горел маленький ночник. Ошо говорил шепотом. Нилам, Анандо и Амрито склонились над ним. Я стояла рядом, но была в таком смятении, что совершенно не могла понять, что чувствую. Я спрашивала себя: «Что ты чувствуешь?» – но не находила ответа. Внутри была пустота, я не могла понять, что со мной происходит. Ошо сказал, что хочет покинуть тело, и Нилам заплакала. Анандо пыталась шутить, но Ошо не реагировал на ее шутки. Это был плохой знак. В конце концов, эмоции хлынули на меня, словно приливная волна. Я заплакала: «Нет, ты не можешь уйти. Мы еще не готовы. Если ты сейчас уйдешь, я пойду с тобой». Ошо перестал говорить, слегка приподнялся и посмотрел на меня… я плакала и вместе с тем чувствовала, что все это превращается в трагический спектакль. Мы все дрожали от холода и плакали. Наконец, Нилам сказала: «Давайте дадим Ошо поспать».

У него была привычка есть по ночам. Хотя, конечно, все зависело от того, как он себя чувствовал. В эти несколько месяцев он вставал несколько раз за ночь. Еда помогала ему уснуть. Как он сам говорил, это началось еще в детстве, когда он жил у бабушки, и она давала ему перед сном что-нибудь сладенькое. Ошо проснулся около полуночи и в тот раз. Когда он меня позвал, я принесла ему еды. Он ел, сидя на кровати. Я же сидела на полу и ждала… но он больше ни слова не сказал о том, что хочет уйти из тела. Он говорил о чем-то совершенно другом, как будто ничего и не произошло. Я сидела тихо-тихо, не желая напоминать ему о вечернем разговоре.

На следующий вечер он пришел на дискурс. С тех самых пор его слушатели уже больше не были слушателями, они превратились в людей медитирующих. Изменилось качество того, как мы слушали, даже вновь прибывшие легко попадали в это состояние, будто соскальзывали по тонкому шелку во что-то мягкое.

Через несколько недель в конце каждого дискурса Ошо начал вводить нас в медитацию. Все начиналось с «Джиббериша». Людям необходимо было выбросить из себя весь мусор, скопившийся в их умах. Затем Ошо говорил: «Стоп. Замрите», и мы сидели, словно окаменевшие статуи. Затем он говорил: «Отомрите», и мы падали на пол. И вот, когда мы лежали, Ошо мягко подталкивал нас вперед к пространству тишины, которое должно было стать нашим домом. Он давал нам возможность прикоснуться к своему внутреннему миру, заглянуть туда, где рано или поздно нам предстоит поселиться навсегда. После этого он возвращал нас назад и спрашивал: «Можем ли мы отпраздновать появление десяти тысяч будд?»

Алмаз – самый твердый камень на свете. И труднее всего для Ошо было разбить мои бессознательные представления о себе как о женщине. Многовековая обусловленность настолько глубока, что чрезвычайно тяжело, практически невозможно отсоединиться и понять, что и это тоже не я.

Под «многовековой обусловленностью» я имею в виду то, что моя мать запрограммировала мое сознание, а ее сознание запрограммировала ее мать и так далее. Возможно, вам не удастся это принять всем своим существом, но хотя бы поразмышляйте о том, что ваше сознание «не ново». Ум – это собрание мыслей, представлений, убеждений, накопленных человечеством за многие тысячелетия.