Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра

Ошо не раз говорил, что в Америке его работа была уничтожена. Я не могла понять, что он имеет в виду, и часто отвечала: «Ну, по крайней мере, ты теперь известен на весь мир. Ты показал всем подноготную политиков из многих стран, и твои саньясины обрели зрелость, а это здорово». Но я его не понимала. Я не знала, что он умирает.

Оглядываясь назад на последние три года его жизни, я вижу, что ему пришлось проделать огромную работу по восстановлению той энергии, которой была наполнена первая Пуна.

Помню, как однажды он проспал весь день, встал к обеду и затем вновь вернулся в постель, заявив, что, к сожалению, не может работать. Я сказала, что на того, кто не может работать, он не тянет, потому что делает невероятно много.

– Не можешь работать?! Да прямо сейчас, в эту минуту, тысячи людей чувствуют, что ты с ними работаешь.

– Это правда, – отозвался он.

Однажды во время дискурса в Уругвае он сказал:

– Я вижу, как тысячи моих людей меняются, сами того не осознавая. Они изменились уже очень сильно, но перемены произошли почти незаметно для их ума. Ум не участвовал в этом процессе, участвовали только сердца («За пределами психологии»).

Знаю, что это правда. Я сама видела, как многие стали совершенно другими рядом с Ошо. Иногда мы не замечаем, что меняемся, потому что видим друг друга каждый день. Мы похожи на родителей, которые не замечают, как взрослеют их дети. Но иногда нам случается посмотреть на происходящее со стороны, с расстояния – не с физического, а с того, которое образовывается внутри во время многих медитаций. В этом пространстве мне хочется припасть к стопам всех, кто совершал вместе со мной это удивительное путешествие.

Мои алмазные дни были не только лишь огранкой внутреннего алмаза, бывали и моменты, когда все мое существование искрилось в лучах света. Это те самые дни, которые я провела с Ошо, делая для него то малое, что могла: подавая ему еду, стирая для него одежду, просто сидя рядом с ним и наблюдая за тем, как скромно он живет, как тотально, молчаливо и мягко празднует бытие. Чувства переполняли меня, когда я видела, как он делает самые простые вещи – например, складывает полотенце для рук, которое всегда лежало рядом с его кроватью. Но именно эти простые вещи и не поддаются описанию, а посему эти самые ценные бриллианты так и останутся в тишине, без слов.

Комната, в которой для Ошо шили одежду, была уникальной. У Гьян, Арпиты, Ашиша, Сандьи и Сунити всегда было полно дел, потому что Ошо был не просто щепетилен в этом вопросе, а очень щепетилен. Здесь встречались противоположности. С одной стороны, ему было все равно, что носить. Иногда он до последнего момента не знал, что наденет, даже на праздник. Мы давали ему робы вместе с подходящими шапочкой и носками. Вся его одежда должны была быть мягкой, струящейся, развевающейся на ветру. Но иногда ткань была слишком грубой, и тогда роба выглядела на нем довольно странно. Однажды он надел робу, которая оказалась твердой, как воинские латы. Это было очень смешно. Ошо позвал Гьян к себе в комнату и показал ей платье. Оставалось пять минут до начала дискурса. Я сказала, что принесу другой наряд, но он сказал: «Нет, нет, – и улыбнулся, – надену этот. Посмотрим на реакцию людей». Однако я была решительно против. Мне пришлось настоять на том, чтобы он переоделся. Я знала, что ничего кроме смеха его вид не вызовет. Ошо же нисколько это не заботило. С другой стороны, ему нравилось выбирать ткани. Бывало, он отказывался от робы даже после того, как сам выбрал для нее материал. «Но ведь тебе же понравилась ткань», – говорила я. «Да, но я не всегда знаю заранее…» – отвечал он.

Однажды он попросил меня принести ему праздничное платье… потому что каждый день – праздник. А через неделю спросил: «Почему ты даешь мне эти цветастые наряды? Мне нравится простая одежда». Когда какая-нибудь роба ему нравилась, нужно было видеть, с какой любовью он к ней прикасался, и слышать, с какой благодарностью он говорил: «Она мне очень нравится: просто и со вкусом». И говорил это каждый раз, когда ее надевал, как будто видел впервые. Больше всего ему нравилось носить черное.