Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра

Она рассказывала нам, что иногда ночью просыпалась от какого-то непонятного стука в ее комнате. Ошо смеялся и говорил, что это привидение. Однажды посреди ночи Ошо позвал меня и предложил разыграть Анандо. Он попросил меня постучаться в дверь, затем медленно ее открыть и втолкнуть в комнату инвалидное кресло, на котором сидела кукла человека. Эту куклу сделала сама Анандо. Она посадила ее в кресло и выставила в коридор, чтобы Ошо наткнулся на нее, когда утром пойдет на дискурс. Фигура сидела, положив ногу на ногу, и читала газету. Я никогда не видела, чтобы что-то могло вывести Ошо из равновесия. Годами он ходил по этому коридору в Чжуан-цзы дважды в день. Мы изо всех сил старались сделать так, чтобы ничто не мешало ему на пути. И тем не менее, в то утро, когда Ошо наткнулся на совершенно незнакомого человека, сидящего в кресле и читающего газету, расположившись, словно в собственной гостиной, он нисколько не смутился, а, слегка усмехнувшись, подошел поближе, чтобы рассмотреть это странное явление. Зато… наша шутка удалась на славу. Мой стук встревожил Анандо. И когда я вкатила в комнату инвалидную коляску, она вскочила с кровати, полусонная, и увидела «его», освещенного лишь тусклым светом фонаря, горевшего на улице за окном. Анандо не узнала собственное творение и закричала.

«Столько игры, столько детской непосредственности, столько жизни – это и есть дзен».

Когда мне выпадала честь заботиться об Ошо, я всегда вела себя с ним очень тихо, находясь в каком-то благоговейном ужасе. Ошо называл меня «молчаливой». Очень редко я рассказывала ему какие-либо новости или сплетни, и когда он спрашивал меня о том, что творится в мире, я мало что могла рассказать, потому что моим миром были несколько деревьев, на которых только что распустились новые листики, и сад, в который время от времени прилетала райская мухоловка.

Анандо была более приземленным человеком, и в ее отношениях с Ошо была какая-то необыкновенная легкость. Она рассказывала ему обо всем, что творится в ашраме и за его воротами. Однажды я слышала, как она говорила Ошо что-то о политике. Ее отношение к индийским политическим деятелям впечатляло. Она знала их всех по именам, знала названия всех партий. Анандо и Ошо болтали, как два старинных друга, понимающих друг друга с полуслова. Мне кажется, что мы с Анандо отлично дополняли друг друга.

Вивек же была похожа на нас обеих. Такое впечатление, что она вобрала в себя обе наши личности. Ее отношения с Ошо были для меня всегда большой загадкой: они казались мне очень древними. В эти три года она несколько раз уходила из ашрама, но каждый раз, когда она возвращалась, Ошо принимал ее с радостью и тут же давал ей возможность решить для себя, хочет ли она взять на себя какие-нибудь обязанности или станет просто расслабляться и ничего не делать. Она всегда была свободна в своем выборе и могла делать в ашраме все, что захочет. Это исключение Ошо делал только для нее и больше ни для кого. Не бывает правил без исключений, да и Ошо всегда относился ко всем по-разному. Не было ни одного человека, к которому он не относился бы как-то особенно. На один и тот же вопрос, заданный разными людьми, он мог дать совершенно противоположные ответы.

Теперь мы заботились об Ошо все вместе. Из-за его слабости и плохого здоровья мы часто менялись друг с другом обязанностями. И хотя Амрито, врач Ошо, был британцем и к тому же мужчиной, он часто подменял нас с Анандо. Он стал очень мягким и даже женственным, но всегда сохранял ясность ума и умел справляться со своими эмоциями. Я ни разу не видела, чтобы он колебался или не хотел что-то делать, если речь шла об Ошо. Сам Ошо часто говорил, что Амрито очень скромный человек.

У Ошо начали сильно болеть зубы, и в течение трех недель ему часто приходилось обращаться к дантисту. Во время лечения обычно присутствовали Гит, ее помощница Нитьямо, стоматологическая медсестра, Амрито, Анандо и я.

Однажды я сидела на полу рядом с креслом Ошо, и он сказал мне: «Перестань болтать. Помолчи». Я растерялась. Вообще-то я сидела молча, думая, что медитирую. Но медитация была для меня явлением новым, и поэтому я никогда не знала наверняка, на самом ли деле я медитирую, или все это лишь мое воображение. При малейшем признаке появления того, что не подходило под мое определение медитации, я говорила себе: «Ну, к черту все это» и вообще переставала практиковаться. Вместо этого я размышляла на заданную тему. Например, я сознательно представляла себе картину, которую я нарисую. Мой опыт медитации показывает, что это очень уязвимое и хрупкое состояние, и очень легко попасть во власть мыслей о том, что «все это полнейшая чушь». В начале так и было, а «в начале» я была очень и очень много лет.

Поэтому, несмотря на то, что я думала, что медитирую, каждый раз, когда Ошо просил меня замолчать, я страшно смущалась и злилась. Он говорил, что мой ум болтает без умолку, как самая отъявленная сплетница, и мешает ему. Я же не понимала, что он имеет в виду.