Алоха, мой друг

Я в смущении отвернулся. Там, вдалеке, где горизонт сливался с океаном, вздымались плотные облака, заляпанные рыжиной. Гладь колыхалась, словно желе.

– К этим встречам он относится серьёзнее некуда. А ты? Ты воспринимаешь его всерьёз? Ведь когда-нибудь он повзрослеет, окончит школу и пойдёт в институт или колледж. Ваши пути наверняка разойдутся. Ты будешь работать. Наверное, заведёшь семью. Никакого свободного времени ни у него, ни у тебя, – пояснил папа.

– Вы ошибаетесь. На Эйдена у меня найдётся время. Всегда, – подчеркнул Келвин. – Для меня он больше, чем просто друг.

– Даже так? – смягчилась мама и, отделив ложкой сыр от печенья, съела начинку. – Если понравится, можем собираться почаще.

– Мне комфортно. Больше, чем со своей семьёй, – сказал трогательно и печально Келвин.

– Нам тоже хорошо с тобой, – кратко выразился папа и ушёл к машине.

Он принёс укулеле, пестрящую стикерами, чтобы сыграть песню, написанную в честь мамы. Подперев щёку, она глядела на него с нескрываемым восхищением.

В песне говорилось о нищем страннике, который разыгрывал сценки для людей. Он был счастлив, так как всегда был один. Прохожие глазели с любопытством на человека, играющего разные роли, и бросали в его соломенную шляпу центы, а иногда и доллары. Для всех он казался мастером. Женщины перешёптывались: «Уж очень талантливый, но одинокий. Когда он, наконец, женится?» Мужчины украдкой бросали: «Была бы дочь – выдал за него. Сколько можно ходить без любви?» Слухи резали слух странника, но он делал вид, что не замечал их. «Всему своё время», – говорил он мысленно, не кривя душой.

Миновали годы. Он заметно постарел, но себе не изменил. Он посетил новый город и стал готовиться к выступлению на площади. Странник удивился, когда увидел толпу, гудящую у фонтанов. Оказалось, что в этот день все собрались для того, чтобы посмотреть представление Окелани, молоденькой актрисы, исполняющей роль богини дождя. После того как действо закончилось, странник подошёл к ней и спросил: «Есть ли на свете что-то прекраснее игры?» Она улыбнулась и ответила, что выступает не для собственного удовлетворения, а ради зрителей. У них не было возможности побыть вместе, так как Окелани ждали друзья.

Странник начал вести переписку с девушкой и осознал, что влюбился. Она покорила его добродетельным нравом и грацией. Окелани чувствовала, что они были похожи как две капли воды.

Песня завершилась тем, что Окелани и странник отправились в путешествие по островам, выступая рука об руку.

Мы похлопали.

Келвин воскликнул:

– На бис!

Но папа отказался и, прикончив колу, ушёл гулять по кромке океана. Мама вскоре присоединилась к нему.

– Давно играет? – спросил Келвин, кусая маршмэллоу с персиком.

– Не очень. Как думаешь, кто научил?

– Ты?

– Сам. За месяц, – сказал я и зарделся от гордости.

– Ни фига! Он случайно не музыкант? Днём простой рабочий, а ночью выходит на импровизированную сцену под луной и поёт романсы.

– Уверяю, что нет. По ночам папа спит.

– А мог бы зажигать, – он шутливо вздохнул и вдруг произнёс: – Я нашёл кое-какой конкурс.

– Прикольно. Будешь в нём участвовать?

– Да, но… – он помедлил, – без тебя мне не справиться.

– А в чём, собственно, проблема?

– Номинация «Дом там, где сердце» предполагает, что участник высылает работы, объединённые общим стилем. Пару фоток надо скинуть до конца сентября.

– И?

– Я хочу, чтобы ты позировал, – признался Келвин, в тоне которого проскользнули нотки нетерпения. – Ты не обязан принимать решение здесь и сейчас.

Если бы я сказал, что совладал с растерянностью и тревогой, а ещё со сладкой, всепоглощающей нежностью, пробуждающей во мне желание, то наверняка бы слукавил. Попытки унять предательскую дрожь потерпели крах. Ладони вспотели, но совсем не от холода или страха. Келвин относился к затее чересчур непосредственно. Всё у него было чересчур. С лёгкостью и непоколебимым самообладанием он касался меня ногой, которую я до этого всячески пытался поймать, как собака фрисби, и проводил от пальцев до пятки с дразнящей медлительностью.

Забавно, как я раньше не замечал, что он был слабым. Стоило его глазам затуманиться грустью, как я впадал в переживания, искал совета, чтобы он прекратил скучать. Келвин тосковал не нарочно. Его научили, что показывать ярость, как и страсть неправильно, а взрываться можно только наедине с собой. Я не забыл, когда он впервые заскрежетал от злости. Мне понравилось, что он был несдержанным, хоть и жалел. Его сдержанность походила на мою замкнутость. По сути, мы оба скрывали истинные чувства, доказывая друг другу, что были холодными, незамысловатыми. Фотографии, ребячество, переписка с кучей милых смайликов с одной стороны, но гнев, влечение и привязанность с другой.

Предложив стать моделью, он подписал смертный приговор. Нас уже было не остановить.

– Неважно, сколько это займёт времени. Выберем день, и ты меня сфотографируешь.

– Я думал, что тебя придётся упрашивать.

– Почему?

– Говорил же, что не любишь сниматься, будто получаешься уродливым.

– Я говорил до того, как мы сфоткались.

– Что поменялось?

– Не что, а кто.