Альпийская фиалка

По ту сторону реки дорога поднимается мимо мельниц. Тут еще сохранились следы старого Киореса… Вот под зеленым ореховым деревом дремлет обсыпанный мукой мельник. Два осла, привязанные к дереву, стоят голова к голове, словно глубоко задумались, и до того они погружены в мысли, что не чувствуют, как их жалят мухи. Тут еще старый Киорес… На дороге лежит сломанная подкова, тут и там разбросаны выпавшие из снопов колосья. Бедная женщина из Шена перед мельницей разостлала последний мешок пшеницы, той пшеницы, которую мельник называет куриным кормом…

Уже осталась позади последняя мельница с тем мудрым мельником, который знал тысячу сказок. Он свою жизнь провел в этом ущелье и на мельнице. Всю ночь до света мельница работала, а мельник если не дремал, то, сидя у входа на мельницу, рассказывал одну из своих сказок — рассказывал по-армянски и по-тюркски, потому что на мельницу привозили зерно для помола и армяне и тюрки. Он был старейшим киоресцем и говорил, что после смерти Катрини Агало в Киоресе жить было погано. По его мнению, человек чем дальше, тем больше мельчал и дичал… Человеком был прежний человек, с крепкой костью и сильный. Человеком был Катрини Агало, человеком был Цул Оган, от голоса которого в Дрнданском ущелье звери прятались. И он рассказывал о Цулакаре и Цул Огане, и мы расскажем то, что слышали от мельника, потому что, во-первых, от этой последней мельницы до города больше ничего значительного нет и, во-вторых, раз услышав этот рассказ, нельзя не вспомнить его, когда представляется случай пройти мимо последней мельницы Киореса.

В прежние времена в старом Киоресе жил человек по имени Оган. Тогда Шен находился не тут, а севернее, там, где в ущелье виден разрушенный монастырь, на каменной плите которого можно прочесть: «Год 1014…[69] Я, Мелик Еган, построил…» В селе этого ущелья жил Оган, который назывался Цул[70], во-первых, потому, что от его голоса звери в Дрнданском ущелье прятались и потом даже попадья не имела покоя от него. Однажды во время обедни попу сообщили, что Цул Оган понесся в верхний околоток. Священник в облачении, как был на обедне, схватив какую-то рукоятку заступа, бежит домой. За ним бегут люди верхнего околотка, жен которых тоже мучил Цул Оган. Из дома священника навстречу им выходит Цул Оган, держа в объятиях попадью, полуобнаженная спина которой была обращена в сторону священника. Увидев это, священник восклицает: «Рукоятка заступа Цул Огана сильнее моей, о люди, покуда будет так, жены многих мужей на свете окажутся в положении моей жены…» Священник бросает на землю ризу и уходит из деревни. Больше его не видели. А Цул Оган живет долгие годы. И в эти годы, когда раздавался его голос, женщины тревожились даже в объятиях своих мужей.

Его только старость одолела. Но даже в старости, когда глаза его ясно не видели и у него не хватало сил ходить, Цул Оган не забывал женщин. Перед своим домом он поставил торчком камень, как раз против родника. Когда женщины приходили к роднику, Цул Оган, как старый волк, выходил из пещеры и из-за камня глядел на женщин у родника, которые поднимали кувшины и, раскачиваясь, с голыми ногами входили в воду, и, засучив рукава, мыли пшеницу. Говорят, Цул Оган, видя женщин у родника, вспоминал их матерей и шептал имена некоторых[71].

Вот осталась позади и последняя мельница и с ней вместе все то, что пришло от времен Катрини Агало и более ранних времен. Отсюда начинается город. Первым тут же на взгорье стоит склад керосина. Пять-шесть мальчиков из села стоят с бутылками в руках. Они несколько раз пересчитали свои медные деньги, проверили пробки из картофеля или дерева шиповника, но все еще ждут, потому что керосинщик Георгий играет в нарды с Баласан Кевер-беем.

— Се-бир[72] —Сибиристан, Георгий Минаич!.. Зар[73]. Ду-бара[74].

— Собирай в кучу шашки.

А керосинщик только повторял:

— Зар, помоги, зар, — и зары не дают «ду-шеша»[75]. Мальчики ждут и еще будут ждать, пока насытится игрою Баласан Кевер-бей или же придет посетитель с бидоном покупать керосин…