Альпийская фиалка

Однако были неминуемы церемонии, как редька была обязательна для долмы. И в этих церемоний самая величественная совершалась в саду, когда Нерсес-бей своими собственными руками искал в огуречных кустах два-три маленьких огурца с еще не отпавшими цветками, с мелкими ворсинками, как детский пушок, и этот нежный огурец, который тает во рту, Нерсес-бей восхвалял десятком ласкательных слов: пикулия, кулулия, пици-мици Багдасар, Клапидон Иванович, бибули и другими такими словами, из которых многие в свое время направлялись в адрес госпожи Варсеник. Но вот он нашел те огурцы, которые, как говорил Нерсес-бей, бог послал на землю одновременно с караунджской водкой, чтобы не скучала человеческая душа…

И обед начинался…

Начинался тот обед, после которого служанка госпожи Варсеник звала прачку Мину, и они вдвоем мыли золой в ручейке блюдца, кастрюли, большие и малые тарелки… И до захода солнца они мыли. А в доме, в прохладной комнате, разлегшись на диванах, спали Нерсес-бей и Назар-бей, госпожа Варсеник шла узнать, не подгорели ли гаты госпожи Вареньки, старший сын тайком от папы курил под ореховым деревом, младший рвал крылья бабочки, старшая дочь, кто знает почему, глядела в окно на улицу, а младшая грозилась сказать папе, что Жоржик курил, и сказать маме, что старшая сестра опять не отходила от окна.

На дворе было тихо. Слышались только звон посуды и монотонные «пуфы» Нерсес-бея, как будто все еще кипела долма в котле.

8

Во всем городе беи спят послеобеденным сном, и покуда они спят, нужно прогуляться по улицам города, так как собаки тоже спят. Собаки же города Бориса — это не котята, как собачка Людмилы Львовны, о которой ходжа Макич как-то сказал:

— Слава тебе господи… Эта тоже скажет, что она собака и собачьего рода.

В Горисе были известные собаки, как, например, Тобуш — собака Симон-бея, перед которой весь квартал дрожал и даже нищие не решались входить во двор. Это были не собаки, а львы и тигры на цепи, как Зиндар — собака Ханлар-бея, которая ходила за хозяином по деревням собирать кур, то есть проглатывала попавшуюся на глаза курицу и оставалась безнаказанной, как будто собирала государственный налог. Затем собака Занги-Зранги пристава Агало. Движение по их улице приостанавливалось, когда распространялся слух, что пристав Агало опять пожалел собак и спустил их с цепи. В конце концов 4 декабря 1913 года городская дума рассмотрела вопрос о собаках, потому что Тобуш Симон-бея укусила за нос Пошти Антона при исполнении им служебных обязанностей, то есть при разноске писем.

По этому поводу возник большой спор в думе между прогрессистами и реакционерами, и только чакмачи Вескан, который не был ни прогрессистом, ни реакционером, а был подвалаканом (так он сказал в винном подвале Бари Аджогума)… так вот только по предложению чакмачи Вескана дума постановила отравить всех бесхозяйных собак города (по утверждению господина Аршака — это тоже имело свою подоплеку: одна из собак днем украла из бочки положенную туда мокнуть подошву).

Но были в Горисе и такие знатные собаки, что, из поколения в поколение живя в одном доме, совершенно свыклись с характером своих хозяев, а некоторые до того обнаглели, что своим поведением и характером подражали хозяевам. Например, собака Назар-бея, когда крестьянин в папахе входил в их двор, тявкала отрывисто и резко и умолкала, когда крестьянин снимал папаху. Чамбар Терзи-базума выл, когда слышал звон колоколов русской церкви. У Зилфугар-бея — армянина — была собака, которая никогда не лаяла, если даже среди ночи крестьяне входили в их двор. Если они приходили без овец, без сыра и масла, то она чуть не рвала цепь, будто сама собирала взятки.

В Горисе были такие собаки, которые лопали остатки долмы и после обеда спали, подобно хозяину, и даже во сне делали «пуф», как Нерсес-бей. Собаки просыпались, когда раздавался голос хозяина. После этого они делались бдительными стражами до рассвета. Хозяин мог сидеть за зеленым столом до последнего рубля, мог играть на бильярде, мог возвращаться домой пьяным — все он мог делать без опасения, поскольку с ним была собака… Словом, если в старых судебных делах вам случится встретить такое выражение: «Она для меня была не собакой, а крепостью», — то знайте, что это сказал горисец.

Покуда собаки спят, нужно пройтись по улицам города и зайти в несколько домов… Но не надо заходить в дом соседа Хает Нерсес-бея, где живет Хурда, или Карчик, Нерсес-бей, потому что и тут все то же самое, с незначительной разницей. Карчик Нерсес-бей ел не долму, а кололак, он спал не на спине, а на боку, и у собаки его оба глаза синие, а у собаки Хает Нерсес-бея один глаз голубой, другой — синий. Остальное все одинаково.: тот же сад, те же четверо детей, из которых старшая дочь у окна ждет, когда пройдет сын соседа — гимназист, и с того двора одна девочка видит дым папиросы Жоржика.