Альпийская фиалка

За этими двумя голосами не последовало ни звука. Водворилось такое молчание, что только слышалось падение капель в медную посуду. Но вскоре и этого не было слышно, потому что фрау Фогельзанг, имевшая обыкновение вздремнуть среди шума пиршества, проснулась от грозного молчания; словно мельник, выскакивающий от испуга, когда он больше не слышит ни шума воды, ни грохота жернова. Фрау Фогельзанг проснулась и укрепила кран бочки, откуда капал мед в медный таз. Потом она, удивленная, окинула взором студентов и даже привстала, чтобы подойти к ним, подойти и расспросить, почему это они поникли головой, молча курят трубки и не раздаются больше их звонкие песни, под звуки которых дремала фрау Фогельзанг?

— Как же нам быть, Томас?..

Но Томас ничего не мог ответить; остальные погрузились в молчание; некоторые про себя приняли какие-то решения и мрачно уставились в стынувший мед, как вдруг раздался в дверях голос:

— Burschen, heraus![100] — и ввалился студент, без шапки и накидки. Из его руки сочилась кровь, и было неизвестно — на лбу ли у него рана, или же он потер лоб окровавленной рукой.

— Аршинники избивают наших у Каменного моста!..

Подобно тому как тигр перед прыжком задерживает дыхание и притаивается, чтоб вслед за этим страшным прыжком наброситься на жертву, ревущую от. ужаса так, что другие звери трепещут вдали, точно так же «обитатели чердаков» на минуту замерли и побледнели от этой вести; но вскоре от бешенства так заревели, что затрещали старые своды, — а через минуту никого уже не осталось в трактире, и лишь опрокинутые стулья и несколько полных кружек свидетельствовали о том, что тут было неожиданно прервавшееся пиршество, участники которого вот-вот вернутся назад, и та единственная накидка, которая все еще оберегает хозяина от холода, снова будет накинута на его молодые плечи.

5

А у Каменного моста происходило настоящее сражение.

День был воскресный, и вышли погулять не только «академические», но и другие горожане, группа которых, в большинстве русские торговцы, в пьяном виде, неподалеку от моста встретив четырех студентов, не только загородила им дорогу на тротуаре, но одного из них, студента Стефана Гютнера, столкнула с тротуара и назвала «польской мордой». От этой искры загорелся пожар. Давно уже доставили домой в окровавленном виде Стефана Гютнера, первого обнажившего шпагу; уже мычал тот пьяный купец, перед глазами которого то темнело, то светлело; и видел он бессвязные картины и чувствовал, что ему не принадлежат больше ни ноги его, ни руки. Пьяно мычал купец, чьи товарищи тяжелыми кулаками встретили первых студентов, подоспевших на помощь с места прогулки, бросив гитары и девушек.

Подоспела помощь и к купцам. С другого берега реки огромная толпа сапожников, маляров, кожевников, привратников кабаков и солдат-инвалидов, находившихся в это время в кабаках, с криком: «Православные, нас бьют!» — двинулась к мосту с метлами и дубинками; и даже один кузнец прихватил веревку, которой он связывал морду беспокойной лошади, — однако, завидя толпы студентов, по разным улицам мчавшихся к Каменному мосту, он перевязал веревкой торговца-суконщика, которого друзья положили на подводу, чтоб не был он растоптан толпой. Между тем суконщик, рассвирепев, норовил вырваться из рук товарищей и снова броситься в толпу, откуда неслись глухие стоны, крики и ругань. «Пустите меня, пустите, нехристи!» — кричал постепенно ослабевающим голосом суконщик, но по голосу этому уже можно было узнать, что, если бы его выпустили, едва ли мог суконщик сделать несколько шагов и уже, на-наверное, растянулся бы на земле, потому что избит был немилосерднейшим образом.