Альпийская фиалка

— Он еще в ущелье отделился, поехал в ближнее село… — ответила Ася и выпрямилась. Ей непривычно было сидеть на земле. Жена Сакана успела это заметить, достала из ниши подушку, положила рядом с нею.

— Можешь облокотиться, так поудобнее, — сказала она.

Облокотившись, Ася невольно вытянула ноги и рукой подобрала край платья. Сакан вдруг уставился в узор карпета, чтобы не видеть того, что видел, когда она была на коне. Припомнился вдруг вопрос старика:

— Сакан, ты должен знать, не могло ли чего такого произойти между ними, когда они ехали горами?

Откуда было знать Сакану, может, и не было ничего, может, ехавший в соседнее село товарищ брат Аси, может — племянник. Ася перебирала пальцами бахрому карпета, когда Сакан глянул на нее, словно хотел проверить, с кем это она была на горной дороге, может, что и было.

— Значит, ты постоянно по селам разъезжаешь, собрания устраиваешь, читаешь проповеди? — спросил Сакан. Ася засмеялась и сквозь смех произнесла «да», утвердительно кивнув головой. И хотя Сакан заметил, как белы были ее зубы и как упала на лоб прядь волос, когда она кивнула, он понял, что улыбка у Аси не получилась.

Спроси теперь старик, скоблящий на крыше воловью шкуру, думает ли Сакан, могло ли между ними что-то быть, Сакан не только бы ответил:

— Молодые, не без этого… — но и приплел бы еще, представил бы себе все это и поведал бы сидящим на крыше с жаром не меньшим, чем старик, ведущий рассказ свой о «злом духе» Мтнадзора.

Жена Сакана расстелила скатерть, подала хлеб, сыр, мацун. Сакан потянулся к скатерти, оторвал от хлеба самые вкусные корки, положил их перед Асей, хотел и миску с мацуном подвинуть к ней, да смутился и вернул миску на место.

Пока ели хлеб, Сакан не сводил глаз с этих корочек, лежащих перед Асей. Дивился тому, как она ест. Ася брала небольшие ломтики лаваша, надкусывала несколько раз и жевала, потом незаметно проглатывала. Сакан же лаваш делил надвое, пальцами разминал сыр по длине его и, свернув трубочкой, жевал, как будто бы то был стог сена.

Когда жена Сакана кончила укладывать ребенка и, подойдя к столу, принялась за еду, ему показалось, что жена его жует под стать старой корове, замешивает хлеб на слюне и, заглатывая его, слегка вытягивает шею.

После того как убрана была со стола еда, пока жена Сакана стелила, мать успела подойти к Асе с расспросами. Когда она справилась, есть ли у нее ребенок, Ася, рассмеявшись, ответила:

— Нани, я даже не помолвлена.

Нани только и успела что сказать про себя «то есть как?» и была крайне удивлена, что такая уже взрослая девушка не помолвлена и еще не имеет детей.

— Я человек партии, нани, я себе не принадлежу, — сказала Ася, кажется, сообразив, что нани усомнилась в правдивости ее слов, может, что и другое подумала про ее поведение. Да только смысл сказанного ею что-то не дошел до сознания нани, хотя невестка и поспешила прийти на помощь, разъяснив, что это такое — партия.

Когда жена Сакана, стесняясь, поясняла свекрови, слегка наклонившись к ней, она продолжала краем глаза следить за Асей, как бы спрашивая — верно ли я усвоила урок? И Ася смотрела на нее с теплым чувством удовлетворения. Присматривалась к невестке и свекровь: она и рада была, что та не является членом партии, и где-то сомнения вкрались — а не нахватается ли она чего на всех этих собраниях и не переменится ли?

Сакан отворачивал бахрому на карпете, накинутом на курси, не переставая слушать пояснения жены. И когда жена его сказала, что хотела, Сакан поднялся с места, спросил, где лампа в хлеву стоит, и, почесывая плечо, направился туда.

На сене лежал покрытый пушком теленок, облизывал губы. Корова то принималась за сено, то поворачивала голову в сторону теленка, мычала. Сакан навалил в ясли сена, постоял подле коровы, держа в руке лампу.

Когда он вошел в дом, Ася уже легла. Рядом с постелью лежала ее одежда, белое платье показалось Сакану снежным сугробом. И когда он проходил мимо нее в другой конец комнаты, где постелено было для него и где стояла детская колыбелька, учуял он приятный запах, словно кто-то нарвал горных цветов, размял их, извлек сок и разбрызгал по курси, по полу, по задымленному потолку. Но когда сел на своей постели, снял постолы, в нос ему шибануло прогорклым духом хлева, навоза, приставшего к ним, и слипшейся соломы. В этом углу застоялся кислый дух давно не стиранного одеяла, тысячекратно пропахшего потом, рубахи, выгоревшей под солнцем чухи, давно не мытого тела.

Сакан наказал матери, чтобы положила на видном месте серп — принести чуть свет для коровы свежей травки. Поворочался под толстым одеялом, пока наконец сон не стал одолевать уставшее тело. Ему почудилось, что покачивает его на воде, то поднимая, то опуская, и виднеется на поверхности воды чье-то белое платье.

Когда жена приподняла край одеяла и вытянулась рядом с Саканом, он чуть приоткрыл глаза, увидел, что лампа уже погашена. Он вполголоса спросил у жены, почему у него под головой вместо подушки карпет лежит.