Альпийская фиалка

Узнал и Иван-бей, что автомобиль привез каких-то людей. Это курьер, учрежденческий курьер, ставя на стол полный кувшин воды, сказал Иван-бею шепотом:

— Следователи приехали…

Иван-бей не понял, посмотрел на курьера, который хитро улыбался, поправил очки и переспросил. Известие сперва не произвело на него впечатления; Он продолжал нумеровать и складывать бумаги согласно «делу», но потом вспомнил, что приехали следователи. Он попробовал отогнать эту мысль, даже улыбнулся, потому что на глаза ему снова попалась знакомая бумага, но на этот раз улыбка быстро растаяла, и на лице его застыло какое-то тупое выражение.

Новая мысль вернулась, подобно надоедливой муке, угнездилась в голове и больше уже не оставляла в покое, как клещ впилась в тело. Он стал писать и ошибся, не там перевернул страницу. Это смутило его еще больше, он потер рукой лоб, ощутил прикосновение к холодному, как слизь, поту. Иван-бей встал, поправил стул, расправил коврик, снова взялся за ручку. Он почувствовал, что язык прилипает к гортани, попробовал шевельнуть губами, снова никак не смог взять себя в руки. В этот день он пронумеровал только четыре бумаги. Над каждой корпел часами, листал, будто читает (он не хотел выдавать своего волнения сослуживцам), и откладывал в сторону.

В тот же день перед обедом открылась дверь, и трое вновь прибывших вошли, поздоровались и прошли к заведующему. Иван-бей попытался встать, но не смог, у него задрожали колени, и он снова сел. Никто из троих не заметил слезящихся глаз Иван-бея, глядевших на них сквозь треснувшие стекла очков до тех пор, пока за ними не закрылась дверь.

Иван-бей сидел за своим столом в углу, там, где хранились кувшин с водой и веник, сидел над своими бумагами, обессиленный, словно птица с перебитым крылом. Перед тем, как разойтись по домам, местком объявил, чтобы в шесть часов вечера все снова собрались здесь.

Иван-бей не стал обедать. Он сидел на балконе, смотрел во двор, где кудахтали куры, на растущую во дворе яблоню с ломившимися от тяжести плодов ветками. Он смотрел, но мысли его были далеки от двора и сада. Когда жена спросила его, кто были эти приезжие, Иван-бей не смог ответить сразу, в оцепенении взглянул на жену и что-то сказал заплетающимся языком.

— Да на тебе лица нет, — сказала жена, — прошлогоднего варенья немного осталось, не хочешь ли чаю с вареньем?..

Иван-бей трусил все больше, по спине иголками заходили мурашки. Потом успокоил себя, даже стал потирать руки. Вдруг вспомнился сын, единственный сын, что бежал с белыми и не писал в год и одного письма. В сердце Иван-бея подобно лучу света теплилась надежда, слабая надежда, что хорошие дни еще вернутся, приедет сын, переменится мир, вновь по старому руслу потечет вода. Как гаснущий костер, вспыхнула на мгновение надежда, согрела его и погасла.

И снова Иван-бею стало не по себе, тело покрылось мурашками. Он поправил пальто, завернулся в него и опять уставился бессмысленным взглядом на яблоню во дворе, на розовую яблоню. Он думал, но мысли разбегались, как воробьи на заборе, он никак не мог связать их друг с другом.

Будет собрание, может, начнут расспрашивать, попрекнут старыми делами, посадят в тюрьму, увезут в другой город, освободят от должности. Подумав про другой город, он чуть было не заплакал. Он повернул голову в сторону кухни, где жена, кряхтя, раздувала самовар, чтобы напоить Иван-бея чаем с прошлогодним вареньем. Так теленок смотрит на калитку, из-за которой должна появиться мать. Так жалобно глядел и таким несчастным чувствовал себя Иван-бей.

— Встань-ка ты лучше да ступай на огород, ветром продует, глянь, и в себя придешь, — сказала Иван-бею жена. — О чем задумался, лишь бы сын твой жив был…

— Пустое, я вот о чем, гляди, сколько яблок на дереве, — смутился Иван-бей и мысленно добавил — Для кого это такая уйма?..

Он спустился по шатким ступеням, бесцельно прошелся по двору и подошел к двери погреба. Спускаясь по лестнице, он собрался было в курятник посмотреть прохудившуюся жердочку насеста, но оказался у входа в погреб, слегка ткнул дверь и вошел. Он и сам удивился, зачем ему было без огня заходить в погреб, в пустой погреб, где на бревнах сплели паутину пауки. Постоял немного и вышел из погреба.

Отпирая калитку в сад, он вспомнил, что в правом углу погреба когда-то зарыл маленький горшочек, в нем фотографии сына и его бывших начальников при эполетах и орденах, а еще бумажные деньги и пуговицы, медные, блестящие. Он уже собирался возвращаться, как жена сверху окликнула, что мол «сорви горсть тех сладких слив, с чаем в самый раз».