Альпийская фиалка

Иван-бей к сливе подошел, с низкой ветки несколько слив сорвал. Вдруг на глаза ему попалось дерево с рассеченным стволом, то самое, которое пристав Ермолов рассек тогда саблей. Сливы в ту пору не было, на ее месте торчал старый пенек. Сазандар бил в барабан и играл на зурне, слепой Атан сыпал на таре и заливался соловьем, жена Ермолова сидела на белом этом пне, заливисто смеялась, а муж плясал на траве с кувшином вина в руках. Жена Ермолова нагнулась, повернулась к Иван-бею и чуть было не упала на него, Иван-бей хотел было ее удержать и увидел белую грудь жены Ермолова, как два шара теста.

Танцевали до полуночи, Ермолов распростерся на траве во весь свой рост, а Иван-бей, как конская муха, прилип к его жене, болтал языком и все хотел увидеть в вечерних сумерках то, что случайно попалось на глаза. В* ту ночь жена Иван-бея разворчалась, устроила скандал и не пошла к нему. И Иван-бей заснул в одиночестве на своей просторной кровати из орехового дерева.

— Самовар простыл, Иван, — позвала с балкона жена.

Иван-бей поднялся по шатким ступеням с пригоршней слив. И когда жена спросила, почему он принес так мало слив, Иван-бей растерянно ответил: — Не было хороших.

Иван-бей ничего не сказал жене о собрании. Хотел было сказать, когда вернулся с работы, но передумал. Женщина, что она может понять о собрании. Когда пили чай и жена большой ложкой положила варенье ему в чай, Иван-бей слегка отошел и и сказал ей:

— В 6 часов эти приезжие следователи вызывают нас на собрание, — сказал и взглянул на жену исподлобья, казалось, хотел увидеть, какое впечатление произведет эта новость на жену.

— Так бы и сказал, приглашен, мол, потому и аппетит про запас держу, — ответила жена.

Вдруг эта мысль показалась ему правдоподобной. Может быть, и не собрание вовсе, а ужин. Ведь раньше так и было принято, может быть, местком что-то перепутал. Но радость была явно преждевременной. Какой там ужин. Будь такое дело, курьер сказал бы Иван-бею. «Уж верно что-то не так, раз…» — и отодвинул стакан с чаем.

Он приготовился идти на собрание пораньше.

— Слушай, жена, может мне не одевать пальто, на нем следы от этих проклятых пуговиц, — сказал он перед уходом.

— Да нет, надень, простудишься без пальто.

И Иван-бей вышел за ворота в накинутом на плечи пальто, с неразлучными четками в руках.

Никого еще не было. Только курьер подметал пол.

— Рано пожаловал, Иван-бей, — сказал он.

— У меня тут немного работы осталось, хочу закончить, — ответил Иван-бей, подошел к своему столу, выдвинул ящик, чтобы достать ручку. Но курьер не поверил и ухмыльнулся.

Постепенно стали собираться. Было уже больше шести, когда дверь отворилась и, как и днем, вошли те трое вместе с заведующим. Иван-бей взглянул на них, но они по-прежнему не заметили того, кто сидел за деревянной решеткой.

Трое уединились в отдельном кабинете. Вскоре они позвали председателя месткома и попросили вызывать по одному сотрудников учреждения. Самым первым вызвали главного бухгалтера. Минут через десять он вышел весь в поту, будто из бани. Его сразу окружили, но главный бухгалтер сказал только одно: «Строго допрашивают, до седьмого колена». Сказал и ушел.

Услышал это и Иван-бей. О чем спросят его, знают ли они, кем он был раньше. Что ему отвечать? Он прислонился к стене и начал переминаться с ноги на ногу. Дошла очередь до Иван-бея. Председатель месткома открыл дверь, и, когда Иван-бей вошел в своем пальто, свисавшем с одного плеча, три пары глаз с улыбкой взглянули на него. Ему предложили стул.

— Ничего, постою, — сказал Иван-бей и лишь теперь почувствовал, что пальто только лишняя тяжесть. Неожиданно один из них спросил, случалось ли ему запороть крестьянина до того, чтобы тот заболел и слег в постель. Спросил и посмотрел на Иван-бея в упор. Иван-бей стал запинаться, язык будто примерз к гортани, не шевелился. Потом другой спросил, сколько ему лет, и, пока он собирался отвечать, поправил на носу очки. Третий, самый молодой из всех, сказал — Вы свободны, можете идти домой отдыхать.

Иван-бея сократили. Ему сообщили об этом в тот же вечер. Он не смог ничего возразить и медленно направился к дому. Издали можно было подумать, что Иван-бей пьян.

Автомобиль, оставленный на ночь под деревом, поскольку в провинциальном городке еще не было гаражей, на следующее утро снова загудел, громко зафырчал, как ржет конь в ожидании седока, и, когда все трое уселись по местам, еще раз засигналив во всю мочь, попрощался с городом и быстро заскользил на легких своих шинах. Краснощекий малыш, который ел свой утренний мацун, тоже загудел радостно и протяжно.

— Мама, автанабил…

Утренний сигнал автомобиля услышал и Иван-бей, он вздрогнул и застыл в неподвижности, словно окаменел. Удалявшийся автомобиль безвозвратно увез с собой историю десятилетий, подобно потопу стер с лица земли то, что было привычными буднями, пустившими корни, как вековой дуб.