Алракцитовое сердце. Том I

— Староста. Хорошо. — Чужак кивнул, будто сам себе. — Развалины в лесу. Когда и как это случилось?

— Помню, спрашивал и я деда, — протянул Беон. — Но так ни с чем и остался.

— Ни с чем остался? — переспросил чужак. Говорил он точно с набитым ртом и слушал, похоже, так же. — Как тебя понимать?

Беон недобро прищурился: чужак нравился ему все меньше, что было совсем не удивительно; но, что было уже страньше, — он явно не собирался этого скрывать.

— На дедовом веку руины под Сердце-горой выглядели точь-в-точь как нынче, — сердито сказал он. — Что там было, отчего сплыло? Дед не знал, я тем паче не знаю. Никто тебе не ответит, уважаемый; да с теми, кто с расспросами пристал, из лесу явившись и даже имен своих не назвав, добрым людям говорить и не о чем!

Чужак как будто не заметил упрека и недовольства в его словах и резко, хрустнув шеей, повернулся к толпе сельчан.

— Никто?

— Никто, господин… — Солша, первой встретившая его взгляд, попятилась. — Бабка моя, покойница, земля ей пухом, тоже про булыжники те ничего не сказывала… Да я не больно-то спрашивала; дела-то давние, какая уж разница, чего и почему…

— Давние: это я уже понял, — медленно проговорил чужак и вновь повернулся к Беону. — Староста. Который сейчас год?

— Двадцатый год Вимила Удачливого заканчивается. — Беон сощурил глаза сильнее прежнего. — Осень на дворе, зима у калитки, коли не видишь.

— А если считать от правления Радислава Огнебородого? Кто сейчас на Императорском престоле и давно ли? Ты умеешь складывать числа, старик?

При всех своих достоинствах считал Беон дурно, на огромных старинных счетах, перешедших к нему от предыдущего старосты, и от такого вопроса разом утратил остатки самообладания и доброжелательности.

— Послушай, уважаемый! — Беон повысил голос. Глаза под седыми бровями сомкнулись в щели, через которые он презрительно и гневно разглядывал чужака сверху вниз. — Никто здесь знать не знает никаких огнебородых и ператоров. А прежде чем с расспросами лезть, недурно было бы научиться выражать старикам почтение, как думаешь, уважаемый?

— Замок, староста. Меня интересует только замок, — медленно повторил чужак. — Что сталось с теми, кто в нем жил?

— Скудоумный ты, что ли, или сумасшедший? — осклабился Беон. — Не жило там людей! Дед мой рассуждал, что более всего развалины эти на скотный двор похожи; по моему разумению, так оно и есть. Почему бы тебе, уважаемый, не пойти свиней порасспросить — как их пращурам там жилось?

Сквозь освобожденный людьми коридор Деян отчетливо видел чужака, его лицо, до последнего хранившее выражение чуть уставшее, чуть раздосадованное. И видел, как оно изменилось: не прошло, казалось бы, и мгновения — гримаса безудержной ярости скривила мягкие черты, глаза ввалились и почернели.

Беон, высокий и крепкий, возможно, смог бы дать какой-никакой отпор чужаку, если б тот не выбил из старика дыхание первым же неожиданным ударом. Беон согнулся пополам — и вторым ударом с левой руки в висок незнакомец оглушил его. Беон мешком осел на землю.

Мужики из толпы бросились на помощь; но тщетно. Печнику Вакиру повезло: великан просто поставил ему подножку, отчего тот пропахал три шага лицом по земле. Старого же кровельщика он обхватил ручищей за поясницу и швырнул в толпу. Люди попадали, как деревянные чурки.

— Не обижайте мастера. Джибанд не даст обидеть мастера. — Великан развел руки в стороны и широко расставил ноги.

За его спиной вдруг гулко грохнуло.

На крыльце Беонова дома двоюродная сестра и племянница Беона вдвоем держали опертое на перила старое ружье, один раз уже сыгравшее свою несчастливую роль; должно быть, после истории с сестрами Шинкви Беон достал его и хранил заряженным. Начищенный ствол чуть дымил. Выстрел попал в цель, но крови не было: только пыльное облачко клубилось у прорехи в куртке — а великан даже не оглянулся.

Бабы с испугу не удержали ружья, и оно, перевалившись через перила, упало на землю.

— Не обижайте мастера. Или Джибанд вас сломает, — пригрозил великан нелепым плаксивым тоном. За его спиной «мастер» избивал лежащего на земле Беона, безмолвно и страшно, нанося удары без расчета и смысла, будто не мстил человеку за оскорбление, а отводил душу на подвернувшемся под руку соломенном пугале.

— Не иначе доспех мудреный на нем… Солдаты все ж, не иначе… — Шепот прокатился по толпе, в которой никто больше не решался прийти Беону на помощь. Даже прибежавший на шум Киан-Лесоруб остановился в растеряности.

— И говор не нашенский. Неприятель… Солдаты…

«Нет! Не доспехи. Не солдаты… Хуже. Они… Он…»

Если б Деян и решился сейчас же предупредить людей, он все равно бы не смог выдавить из себя ни слова: горло будто одеревенело, не давая ни вздохнуть, ни выдохнуть. А если б даже и смог — все равно он не знал, что говорить, как объяснить. Как назвать тот кошмар, что открылся его внутреннему взору.