Алракцитовое сердце. Том I

Киан, даже вытянувшись во весь свой немаленький рост, едва ли смог бы достать лезвием ему до затылка. Джибанд широко расставил руки и стал будто еще больше. Киан зло таращился на великана снизу вверх, не решаясь ни отступить, ни напасть. Возможно, он все же пошел бы вперед, но чародей оставил Беона в покое.

— Погоди, Джеб! — бросил он великану, встал, отряхивая ладони, и развернулся к Киану. — Как твое имя, старик?

— Не твое дело, — прохрипел тот.

— А ты, я вижу, не робкого десятка, — с необыкновенной для себя разборчивостью произнес чародей, выговаривая по отдельности каждый звук, и протянул руку ладонью вверх. Без слов, одной позой и жестом приказывая отдать ему топор.

Киана Кержана в Орыжи называли не иначе чем Кианом-Лесорубом: во времена его молодости не нашлось бы во всем Спокоище такого дерева, какое он не смог бы свалить с дюжины ударов. Киан приходился ровесником Беону и последние годы чаще покрикивал на молодых, чем брался за дело сам, но с топором никогда не расставался. С тем самым, которым некогда, ворча и вздыхая, рубанул по кости «пустоголовому малому», на диво неудачно поломавшему ногу на скале.

Деян сгорбился на колоде, безотчетно комкая в пальцах полу куртки. Взгляд его метался между прошлым и сегодняшним кошмаром, между Кианом и Големом, между острой кромкой лезвия и длиннопалой, в кровоточащих ссадинах, рукой чародея.

Киан, стискивая топор, буравил полным ярости взглядом чародея, а тот, казалось бы, не замечал этого взгляда, не замечал даже самого Киана, — смотрел, мрачно и устало, на людей за его спиной. И люди пятились, отступали.

Безмолвное противостояние кончилось неожиданно, в один миг. Киан коротко вскрикнул, отшатнулся, отбросив от себя топор, будто обжегшись. Великан проворно подхватил топор на лету. А Киан, споткнувшись на подвернувшемся под каблук камне, сел посреди двора на зад.

— Так будет лучше, старик, — спокойно сказал чародей. Великан заткнул топор себе за пояс. Киан, не переставая браниться, попытался встать — но снова не удержался на ногах и плюхнулся в грязь. В толпе послышались смешки. Как замечал в своем трактате Фил Вуковский: «Тому, кто видит себя напуганным и униженным, нет ничего милее, чем видеть, что кто-то напуган и унижен еще более него»… К тому же Киана многие недолюбливали, не без оснований полагая, что тот слишком высоко задирает нос.

Больше Киан подняться не пытался, только осоловело хлопал глазами и разглядывал свои мозолистые ладони.

«Вы что же, ослепли?! Разве вы не видите — он ведь упал не сам!» — Деян отчаянным взглядом шарил по толпе односельчан.

Кто-то посмеивался над стариком, кто-то сочувствовал ему, но, похоже, никто не сомневался в том, что Киана попросту ноги не держат от страха. Тогда как он определенно свалился не сам. Чародей что-то сделал. Сперва с топорищем, затем с землей, выбив ее у старика из-под ног. Но даже сам Киан не мог взять в толк, что такое с ним случилось.

— Значит, так! Пусть ваша память не длиннее вашего ума, — чародей вздохнул, — кое-что вам надлежит запомнить твердо.

Он закинул руку великану на плечо — и дальше они заговорили вместе. Лица приняли сходное выражение, губы шевелились одновременно, голос куклы-великана оплетал свистящий говор чародея:

— Мое имя — Рибен Ригич. Ваша земля — моя земля. Я — Голем, Хозяин камня, и в камень обратится тот, кто посмеет меня ослушаться!

Он отпустил великана и продолжил уже один, спокойнее.

— Отнесите этого, — он скосил глаза на тело Беона, — в дом. И покопайтесь в своих пустых головах — вдруг что вспомните. Пока меня не будет, Джибанд за вами присмотрит. Он хороший малый, но лучше его не огорчать и не сердить. Все ясно?

— Все, милорд Ригич, — торопливо закивала Солша. — Да с чего б нам дурное делать. Мы люди честные, смирные…

— Надеюсь на то, женщина.

Чародей подхватил с земли куртку Беона, закинул за плечо и, едва не пройдя Киану по ногам, направился к калитке. Люди расступались перед ним: изумление и испуг пока еще держали их крепко, никто и не думал о том, чтобы ему перечить. Он двинулся в ту же сторону, откуда пришел, — и скрылся с глаз прежде, чем завернул за угол. Исчез, будто его и не было.

— Ловко… Экий трюк, — приглушенно сказал печник Вакир, потирая челюсть. — Чудны дела твои, Господи…

Толпа задвигалась, зашептала.

— Уж не колдун ли князек наш? — предположил кто-то из орыжцев, но на него сразу же зашикали:

— Ты подумай сперва, дурной, а потом уж болтай!

— Будь колдун — стал бы он деда нашего кулаками месить?

— Бергичевский засланец! Тут и ума не надо, чтоб понять.

— Да ежель и колдун — все одно, бергичевский. За добром нашим пришел.

— Да какой из него колдун, с таковской-то рожей? Тем паче Джанбанд этот: силища бычья, а языком едва ворочать умеет, Висы-дурака дурней, прости его Господи… «Колдуны», выдумали тож!

— VI —