Алракцитовое сердце. Том I

Рассказы мальчишек об отломанных пальцах, настойчивые расспросы про развалины у скалы, чудной говор и вид — все эти мелочи сложились в его голове воедино за мгновение до того, как чужак ударил Беона. Эту чудовищную гримасу гнева, сминающую лицо, будто пересохшую глину, Деян в прошлом представлял себе сотни раз, потому сразу узнал ее — и, как бы того ни желал, не мог ни на миг усомниться в своей догадке.

К бедам, свалившимся на Спокоище, добавилась новая, невероятная, невозможная, — но она одна могла оказаться хуже всех прочих. Во дворе стояла огромная колдовская кукла, а за ее спиной избивал старосту явившийся — из глубины веков, из небылиц старой Вильмы, из ниоткуда! — древний мастер-чародей. «Голем».

То, что скала не разрушилась полностью, а только потеряла в ночь пару-тройку камней; то, что настоящий Голем ничем, кроме выражения лица, не походил на воплощение Мрака, какое в детстве представлял себе Деян; плаксивый бас великана, просившего «не обижать мастера», — все это только еще больше нагоняло ужаса. В сказках боролись Добро и Зло, Герои и Злодеи, а Господин Великий Судия приводил сказки к справедливому концу: на то они и сказки… В действительности же существовала только беззащитная, загодя потерявшая всех хороших бойцов Орыжь — и разъяренный чародей, желающий знать, что случилось с его давным-давно сгинувшим домом. Требующий ответов.

«Да ты сам его и разрушил!» — было немыслимо сказать что-то подобное, глядя в его почерневшие от гнева глаза.

Безумен был Голем или нет, действительно ли сам он когда-то обратил замок в руины или же сказки привирали, — так или иначе, за подобное предположение он мог сделать что-то намного худшее, чем проделывал сейчас с Беоном за простое оскорбление. Да он что угодно с кем угодно сделать мог — дай только повод!

Деяну было что сказать про «замок» — и потому больше всего на свете хотелось исчезнуть с глаз чародея, немедля оказаться от него как можно дальше. Но он не мог двинуться, не мог даже сесть обратно на колоду, чтобы стать менее заметным, — только хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— IV —

— Так останови его, мастера своего! Охолонись, безбожник, насмерть ведь зашибешь! — пронзительно завопила вдруг Солша. Оттолкнула сыновей в толпу, бросилась вперед и, с необычайным проворством поднырнув под руку великана, повисла у чародея на спине.

Двор, в котором до того, казалось, слышались только глухие удары и тяжелое дыхание, разом ожил, наполнился звуками: ржала в стойле кобыленка Беона, кудахтали перепуганные куры, люди озирались друг на друга, кричали, охали — и все это одновременно.

— Дура, куда?

— Поберегись, Солша, а то и тебя зашибет!

— Господь всемогущий, что делать-то…

«Не надо! — Деян видел, как Киан, побледнев, крепче стиснул в руках топор. — Нельзя, это бесполезно…»

Чародей выпрямился, тычком локтя сбросил с себя Солшу и развернулся к ней.

— Стой, ты, зашибешь старика, хватит! — продолжала завывать Солша. Чародей широко размахнулся, метя ей в лицо, но в последний миг остановился. Люди притихли.

— Женщина, — медленно произнес чародей, будто только сейчас ее заметив. Он так и остался стоять с занесенной для удара рукой. — Что ты сейчас сказала? Повтори.

— Я сказала, господин, довольно драться, довольно уже со старика-то нашего. Ты осерчал за то, как он тебе нагрубил, но ведь по справедливости-то ты сам перво-наперво, то есть ты ведь первый неправ был, господин хороший… Ох! — Солша, растеряв решимость, начала потихоньку пятиться под взглядом чародея, но уперлась в спину неподвижно стоящего великана. Тот ни задержать, ни оттолкнуть ее не пытался. — Я, может, не так чего сужу, по-бабьи, но ведь ты, господин, не как должно доброму гостю себя повел. Деда не уважил, даже как тебе по батюшке кланяться, не сказал…

Чародей слабо усмехнулся:

— Рибен Ригич. Князь Старожский.

Он опустил руку, ни на миг не переставая разглядывать Солшу, выискивая хоть малейшую тень узнавания на ее лице.

— Хозяин камня. Голем, — добавил он.

— Не слыхала, простите темную, господин Ригич…

— Я тебе не верю, женщина.

— Господь мне свидетель. — Солша осенила себя амблигоном. — Не слыхала, господин.

— Не верю, — хрипло повторил чародей. — Люди! Слушайте меня, вы, все!

Он обвел мутным взглядом толпу, попытавшись придать лицу прежнее приветливое выражение, но все еще не вполне владел собой, потому вышла какая-то неприятная, жалкая полуулыбка.

— Я не буду никого наказывать за то, что ваши деды растащили камень со стен на курятники: это не ваша вина, — сказал он. — Я обещаю никому из вас больше не причинять вреда, даже если ваши слова придутся мне не по нраву. Не бойтесь говорить. Слово Голема тверже камня.

Орыжцы молчали.

— Хоть кто-нибудь может мне сказать, что случилось в замке? Ты, малой? Ты, женщина? — Не дождавшись никакого ответа на свои слова, чародей начал наугад указывать на людей в толпе.

— Нет, сожалею, господин Ригич, — вслед за остальными пробормотал Деян, когда палец чародея указал на него.