Алракцитовое сердце. Том I

Чем усерднее Деян старался думать о чем-нибудь сегодняшнем — да хоть бы о том, почему шумит глупая птица, что таят в себе ночные скрипы и шорохи, — тем навязчивей в мысли вторгалось прошлое. И, точно огонь — воду, оно подогревало горечь, обиду и тревогу.

В дорожном мешке, кроме старого котелка Петера Догжона и мятных листьев, нашлось еще множесто вещей, которых Деян туда не клал: остатки сала, проволока для ловушек, маленький сверток с лекарствами… Чувствовалась рука Эльмы, хотя когда девушка успела это проделать, он не понимал. Впрочем, «когда» — его и не особо интересовало.

От этой нежданной заботы аппетит пропал совершенно; хотелось лечь и забыться. Но поесть было нужно; поесть, просушиться, отогреться. Потому он старательно пережевывал завернутое в тонкую лепешку сало и думал, думал, думал.

Хотя думать было, в сущности, не о чем и незачем.

«Потерявши голову, по волосам не плачут».

Деян зачерпнул деревянной кружкой заварки: считая, что груз придется тащить самому, кружку он тоже, конечно, не брал… С отвращением откусил от лепешки, запил. Кусок не лез в горло.

Еще вчера он бежал из Орыжи сломя голову, но теперь эта поспешность представлялась ему страшной, непростительной ошибкой. По какой бы причине Эльма ни гнала его прочь — он не должен был поддаваться обиде, не должен был уходить, не разобравшись… А он ушел. Бросил ставшую родной семью; оставил женщину, которую любил, именно тогда, когда она — что бы ни говорила, — возможно, нуждалась в нем.

Почему он не отыскал способа задержаться? Задержаться — и настаивать на своем, расспрашивать ее до тех пор, пока не отсохнет язык, обнять и не разжимать рук; да хоть бы окатить водой, как сама Эльма, случалось, проделывала с Малухой; возможно, тогда она вновь стала бы самой собой или хотя бы объяснила, в чем дело…

Но едва лишь Деян пытался вообразить этот возможный разговор, в ушах звенел ее усталый равнодушный голос: «Что еще?»

Он не мог вспомнить в точности ее лица тогда, в те последние мгновения, которые они провели вместе. Сейчас в равнодушии чудилось скрытое нетерпение, предвкушение: еще немного — и все, наконец-то все закончится. Если так… Но даже если так, и даже если Эльма хотела видеть рядом Кенека, Кенек — будь он проклят! — сидел в сарае и ничем и ни в чем помочь ей не мог. А он, если бы остался, — мог. Или нет?

Он — Господь свидетель! — хотел как лучше. Но не знал — как это, лучше; слишком мало знал, а понимал еше меньше.

«Пустые мысли! Все равно сделанного не вернешь. И я вернуться не могу. Или?..»

Деян замер. Взгляд его метнулся к топору.

Голем без движения лежал на земле, подтянув колени к локтям. Он, очевидно, мерз, но не проснулся, чтобы укрыться или перелечь ближе к огню: можно было понадеяться на то, что не проснется он и ни от чего другого. Что вместе с гибелью чародея его колдовство развеется, и Джибанд без «мастера» останется неживой куклой. И что хватит сил и сноровки на одной ноге доковылять обратно в Орыжь…

Старик Киан был бы, безусловно, доволен, если б его обожаемый топор все-таки нашел Големов затылок.

«Рискованно. И даже очень. Но моя смерть за его — неплохой ведь обмен?»

Деян взглянул на чародея: тот по-прежнему не шевелился. Страха не было. Но злость — поддерживавшая, направлявшая, придававшая сил и решимости — сейчас не спешила прийти на подмогу. Убить спящего; того, кому, пусть и невольно, обязан жизнью — слишком велика была подлость. И совсем уж ничем ее не заслужил Джибанд, «ненастоящий», но все же живой.

«Но другого шанса может не представиться. — Деян, забыв о еде, сжал кулак. Жир потек по пальцам, запахло горелым: кусок сала свалился в огонь. — На Кенека у тебя тогда, ночью, не поднялась рука — и к чему это едва не привело? Мрак!!!»

Он отшатнулся от огня: послышалось, будто рядом крошится кость. Но то лишь затрещало, плюнув искрами, полено.

«Нет, мрак небесный, все-таки это чересчур. — Деян вздохнул. — Но рано или поздно мы встретим людей, а колдун не в себе, он опасен. Если начнет буйствовать — что тогда делать? Тогда уже будет поздно: ты никак не сможешь его остановить…»

Чародей вдруг приподнялся на локте:

— Не надо пытаться меня убить. Не получится.

— VI —

Напряженный тон не оставлял сомнений: могло получиться.

— Ты ненавидишь меня. — Чародей не спрашивал, а утверждал. — За что?

— Я и не пытался. Пока, — хмыкнул Деян, чувствуя одновременно досаду и облегчение: теперь, когда шанс был упущен, не нужно было делать неприятный выбор самому. — За что ненавижу, спрашиваешь? А за что ты измордовал до полусмерти нашего старосту? Обрушился на мирных людей, которые не сделали тебе ничего дурного. Покалечил одного старика, унизил и обезоружил второго. — Деян кивнул на топор. — Киан мог бы остаться в живых. Все могло бы быть по-другому! Но это такая мелочь, что ты о том не помнишь даже: не того мы полета птицы, чтоб вашему колдовскому благородию голову из-за нас напрягать. — Деян сплюнул под ноги. — За что ненавижу? Мерзавец ты — вот за что.

Чародей подполз ближе к костру.