Алракцитовое сердце. Том I

— Мои охранники были, конечно, напуганы всем случившимся; они не знали, каких перемен ожидать и чего ожидать от тех перемен… Да я и сам не знал. — Голем помолчал. — Мной тогда руководило одно лишь желание — ни в чем не уподобляться отцу, однако начал я, как и он, с казней: перевешал всех, кто особо отличился в доносах или расправах над другими… Об управлении землей я имел представление чрезвычайно слабое, основанное только на давних бабкиных уроках да на тех немногих развлекательных сочинениях, которые в перерывах между колдовскими занятиями зачитал от корки до корки. Из них я сделал вывод — надо заметить, не лишенный смысла — что судьба и подданные обычно неблагосклонны к неопытным и слабым здоровьем юношам, вдруг обретшим власть: слетевшиеся на огонек «заботливые» родственники или «верные» слуги чаще всего убивают таких бедолаг еще до того, как те успеют обжиться в княжеских покоях. Поэтому до поры до времени я решил по-прежнему оставаться внизу и показывался только при необходимости. А наверх, к растерянным людям вышел он. — Голем указал на великана. — Не только как мои глаза, уши и руки. С того дня полуживой Джибанд исчез: его сменил дедов бастард, младший брат отца Джеб Ригич. О том, кто он на самом деле, знала лишь дюжина стражников, но и те, в сущности, мало что понимали. Для большинства в замке наша легенда была правдоподобней истинной правды: они не помнили деда, и полуживые были для них диковинной сказкой, не более. Хотя Джеб хорошо притворялся человеком, он не мог, к примеру, принимать прилюдно пищу — потому как вовсе не мог ее принимать, — но после отца такими странностями слуг было не удивить. Огромный же рост и неуязвимость лишь добавили ему в их глазах уважения. Кроме меня правду осознавал только отец, но, угрожая смертью, я вынудил его при свидетелях отречься от правления в мою пользу и признать Джеба братом, моим регентом и, в случае моей гибели, преемником. От потрясения отец совсем повредился умом, но смерти он боялся сильнее прежнего — и потому сделал все, как я велел, и подписал все нужные бумаги. Он прожил в заточении еще полвека и умер, состарившись, своею смертью: чародеи, лишенные возможности использовать силу, живут не дольше остальных людей. Чем держать скованным взаперти, справедливей и милосердней было бы убить его сразу — но я не решился… Не смог. После всего он все еще оставался мне отцом. Слишком многое связывало нас. Я чувствовал вину перед ним, перед другими… Прежде я сказал тебе, что он повредился умом сразу после смерти матери, до того, как вернулся в замок. Но даже если так — тогда его помешательство еще не было столь глубоким и опасным; он еще мог оправиться. Если бы не случай… Если бы не я. Я всего-то сделал глупость, сбежав из дому в трудную пору; тысячи трусливых мальчишек поступают так же, и все сходит им с рук; но мой злосчастный проступок исковеркал и оборвал множество жизней. Едва ли не каждая моя оплошность оборачивается бедой. Быть может, это судьба, рок… Твой друг-священник, назвавший меня «пропащим» проходимцем, верно, почувствовал это во мне. Вынужден признать — он был прав, твой преподобный Терош.

— Припоминаю, мы были с ним одни. Подслушивать нехорошо, ваша княжеская милость, — сказал Деян, подумав про себя, что Терош Хадем имел в виду совсем другое, чем посчитал чародей.

— Уж прости: привычка. — Голем развел руками. — Я заподозрил, что ему что-то может быть известно; откуда ж мне было знать, что и тебе он ничего не скажет, кроме личного… Дедовские шпионские штучки я изучил во всех подробностях, и не зря: после смещения отца они сослужили мне хорошую службу. Без помощи этих фокусов нас с Джебом рано или поздно все же сбросили бы в колодец. Я подслушивал все разговоры в замке, обнаруживая наши ошибки, корысть доверенных слуг или находя нежданных бескорыстных помощников. Но важнее было другое. Видишь ли… Главная беда любых советников не в подлости, а в глупости. И в невежестве. Честный дурак, который всей душой желает, чтоб все сделалось в лучшем виде, порой такого наговорит — хуже любого жулика. Нажалуются на него: болван, мол, неграмотный. Но жалобщики — того же поля ягоды: и дураков среди них, и подлецов предостаточно. Поэтому сколько доклады и жалобы ни читай — не поймешь ничего. Совсем иное дело, если послушать, как жалобщики промеж собой ругаются, о чем стряпчий с женой за ужином говорят… Мы с Джебом знали об управлении замком, землей и людьми меньше, чем кухаркины сыновья, но должны были в короткие сроки разобраться сами, не выказывая беспомощности. И мы разобрались. Подслушивать нехорошо — твоя правда, Деян, — но полезно. У многих правителей эта привычка в крови.

— Так дурость тоже у многих в крови — и что? — хмыкнул Деян. — Ну да я сам на слух и любопытство не жалуюсь, грешен, так что не мне тебя судить.