Алракцитовое сердце. Том II

Позже, когда Деян возвращался в памяти к проведенному за разговором с хавбагом времени, он не мог точно припомнить — что было на самом деле, а что только примерещилось ему; картины перед мысленным взором возникали запутанные и бесплотные, подернутые сине-черной дымкой.

В палатке чадил светильник; слова с паром вылетали изо рта и повисали в холодном и сыром воздухе, каплями оседали на потолке. Марагар оказался немногословным слушателем: он сидел недвижно, точно мертвый, и только амблигон у него на лбу багровел, налитый кровью, и чернели живые подвижные глаза; Деяну даже подумалось, что Джибанд, когда еще был самим собой, мог бы быть с ним схож. В отличие от Венжара ен’Гарбдада или Ранко Альбута хавбаг верил в то, что слышал; быть может, потому, что сам не имел привычки обманывать.

Более многого другого его удивил способ, каким в хижине Деян пытался наудачу вернуть Голема к жизни; тот же самый, которым когда-то с воспользовалась Сумасшедшая Вильма.

— Несложный ритуал, он мне знаком — сказал лекарь, — но что-то в твоей истории не так. Чтобы он сработал, нужно, чтоб была общая кровь: хотя бы толика.

— Голем говорил, что я, возможно, потомок его деда, который был известный любитель с девками гульнуть: вроде как лицом похож, — сказал Деян. — А старуха Вильма, я слышал, немолода была, еще когда моя мать в девках ходила… Потому как тоже колдунья: теперь-то я понимаю. Общая кровь нужна, вы говорите — или общая хинра?

— Важна хинра; но общая нить в ее потоке есть только у родственников, — сказал лекарь. — Так кто такая была эта Вильма?

— Может, и она двоюродная прабабка мне какая-нибудь… Кто ее знает, — солгал Деян. Кое-какие предположения у него были, но высказывать их казалось излишним. Как и упоминать то, чему и почему обернулась для жены Голема его попытка передать ей долю своей силы; это была чужая и скверная тайна.

Хансек принес в палатку лекарство или просто подогретое вино: Деян выпил, ничего не спрашивая, едва ощутив кисло-горький привкус; после этого говорить стало легче. Он смутно помнил, что рассказал все — от пасмурного орыжского утра до последних мгновений на бруствере второй линии.

И когда дошел до конца, то уже знал, о чем попросит.

Вороны над сожженной деревней, Голем, нетвердой походкой бредущий от пепелища назад к лесу, с незавидным упрямством стремящийся добраться до Венжара ен’Гарбдада, уложенные во рву мертвецы — все это сложилось вдруг в единое целое.

— Если вы готовы меня отпустить… Если это возможно — отправьте меня домой, — сказал он. — Не к ен’Гарбдаду: в Спокоище. Сам я на одной ноге не доберусь, но хотел бы вернуться.

— Зачем? — Марагар внимательно посмотрел на него. — Я видел карту — в тех местах побывали наши отряды: гроссмейстер сказал тебе правду.

— Я и не сомневаюсь, — кивнул Деян. — Но хочу похоронить мертвых. Увидеть все сам. Потом… потом, если буду жив, — может, пойму, что делать потом.

— Это непросто устроить, — сказал Марагар. — А тебя уже ищут. Если Абсхар Дамар сумеет выжить — он тоже будет тебя искать. Ты и от него хочешь скрыться?

— Чтобы идти дальше — нужно идти хоть куда-нибудь, — твердо сказал Деян. — Вы меня понимаете, Ивэр-абан. Я вижу: понимаете.

Марагар долго смотрел куда-то мимо него. Затем кивнул.

— Завтра мы собирались отправить тела нескольких офицеров в город; я усыплю тебя так, что никто не усомнится в твоей смерти, и ты покинешь лагерь вместе с ними, — сказал он. — Дам охранительные бумаги, лекарств и проводника. Но больше я ничего сделать для тебя не смогу — если только ты не решишь остаться. Что с твоей раной, должен заметить, было бы разумно.

— Мне не привыкать. — Деян усмехнулся. — Но вот что: в палатке рядом со мной лежал один малый без обеих рук. Он морит себя голодом, потому как не хочет жить нахлебником, — как и я когда-то… Я тогда струсил; я всегда трусил. Но Этьен, кажется, мужественный человек: он честнее и храбрее меня. Лучше помоги ему, если у тебя много времени для добрых дел.

— Посмотрю, что можно сделать, — легко согласился Марагар.

Деян выдавил из себя пару слов благодарности, и больше говорить стало не о чем.

Хансек провел его назад в госпитальную палатку, где он забылся долгим беспокойным сном. Утром, когда принесли еду и воду, он заметил, что напиться ему дали из отдельного меха; «вода» сильно горчила, но он выпил сколько смог. Почти сразу после ухода солдат одолела ломота в костях и слабость; вскоре начались судороги. Он еще слышал, как Этьен, сыпля проклятиями, зовет на помощь, и без сожаления подумал про себя, что если лекарь не собирается выполнять обещание, все закончится сразу.

Затем он провалился в темный колодец и падал в него бесконечно долго, пока темноту не проредило пятно света, а выкрученные и растянутые мышцы не дали о себе знать нестерпимой болью.

Тогда он понял, что лежит на спине, глядя в небо; попытался шевельнуться, невольно застонал. Яркое пятно тотчас придвинулось: фигура с факелом в руках наклонилась к нему.

— Ты как, живой, Деян? — спросила фигура хорошо знакомым голосом. — Хвала Господу, живой…

— VII —