Алрой

Гвардия за стенами города встревожилась долгим отсутствием вестей. Когда же донеслись обрывки боевых вскриков, сомнения ушли – в городе бой, спешить на подмогу! Стремясь соединиться, силы внутри и вне городских стен рвались к одному и тому же месту – к воротам. Пробившись к ним, тающая на глазах армия Хасана обнаружила, что они заперты, забаррикадированы, охраняемы противником, и путь гвардейцам прегражден. Момент для водворения порядка упущен. Сельджуки рассеялись средь улиц, дворов и переулков. Гонимый волей к жизни, Хасан с тремя десятками бойцов ринулся к пустырю. Отступая, правитель Хамадана крушил на пути, что мог. Два разных чувства совместились в душе сего солдата – готовность приговор судьбы принять и надежда, что мелькнет счастье и спасет его.

В этот тяжкий для сельджуков час, словно по волшебству, вместе и разом, со всех сторон обрушились на бегущего врага доблестные бойцы Алроя. Из-за колонн и обелисков, из щелей и укрытий, из развалин и склепов вырастали вооруженные кое-как, но непобедимой яростью геройства одержимые люди. Мстить за тысячу лет неотмщенных, вернуть величие народу вечному, царствовать средь народов вечно! Мечи красны сельджукской кровью, и нет спасения никому. К стене прислонятся – копье пронзит, за стеной схоронятся – каменный дождь настигнет. Барабаны, трубы, тарелки медные. Все звенит, гремит и грохочет, все – подспорье мятежникам. Жестокость воинства превосходит жестокость воинов, ибо в стае забывается страх.

“Взобраться бы на стену и бежать в пустыню – единственное спасение наше, Ибрагим!” – крикнул Хасан одному из оставшихся в живых товарищей, – “хоть бы с Алроем повстречаться!”

В направлении пустыря несколько еврейских всадников гнали впереди себя трех сельджуков. “Никому никакой пощады, Авнер! Они все подобны Амалеку, врагу иудеев извечному!” – кричал Алрой, размахивая окровавленной саблей.

“Один готов, другой за ним, а вот и третий! Сабля моя потрудилась на славу!” – возликовал Авнер.

“Твоя лошадь истекает кровью, Авнер. Где Джабастер?”

“У городских ворот. Рука рубить устала. Господь дал их нам на растерзание. Добраться бы до главаря!”

“Обернись, злодей кровавый! Я пред тобой!” – прокричал Хасан.

“В сторону, Авнер! Он мой!”

“Предводитель, ты и так довольно положил врагов!”

“Ты не меньше преуспел. А этот – только для меня! Подойди, турок!”

“Ты Алрой?”

“Он самый”.

“Ты пролил кровь Алчирока?”

“Имел честь!”

“Бунтовщик и убийца!”

“Как тебе угодно. Беспокойся о себе!”

Иудей метнул копье в сельджука. Острие скользнуло о нагрудную броню, вонзилось в землю. Всадник пошатнулся в седле, кинулся на врага со всею быстротой и силой. Их сабли скрестились, и оружие мусульманина сломалось пополам.

“Негодяй, кто продал мне клинок! Лгал, что лишь халифа сабля крепче!”

“Ты прав. А сейчас – прав я!” – вскрикнул Алрой и зарубил сельджука. Вскочил в седло вороного коня, что недавнему врагу принадлежал, и поскакал туда, где не окончен бой.

Ночь торжествовала. Крики, шум – все стихло. Мятежники не оставляли мусульман в живых. Спрятавшихся отыскивали и убивали. Последовательна и неумолима одержимость веры. Не знает пощады жестокий восток.

Горели факелы. Пока приготовлялась трапеза, победители распевали гимны и благодарили Бога.

Вот выступила вперед пророчица Эстер. Бьет в медные тарелки, танцует пред мессией Израиля. А тот стоит усталый, сабля опущена, с ним Джабастер, Авнер, Шерира. Сейчас кто усомнится в божественности миссии Алроя и в величии содеянного им? Казалось, немая пустыня подхватила песнь торжества, вторя победителям.

7.7

Чем гуще тревога, тем неповоротливее время. Туман неизвестности окутал еврейский квартал Хамадана. Уж в который раз почтенный Бостинай вопрошает седобородых старейшин – победа или гибель, падение или величие? Мирьям погружена в молитвы – лишь спасения брату просит, не думает о высоком. И простая мысль может наполнить сердце до краев.

Две недели, как властитель Хамадана ушел побеждать и карать. Две недели нет вестей. И вот часовой на вышке возгласил, что видит вдалеке военный строй. Жители облепили городские стены. Ликование и предвкушение среди мусульман, холод и трепет в сердцах иудеев.

“Бог един!” – торжественно провозгласил командир охраны.

“И Мухаммед – Пророк Его!” – подхватил часовой.

“Завтра обрежем носы еврейским псам!”

“Утрачен скипетр!” – в отчаянии воскликнул Бостинай.

Удрученная, бессильная, приниженная Мирьям кинулась вон из дома, нашла в саду кучу пепла, обсыпала себя. “Господи, не оставь Давида!” – шептала.

Медленно и торжественно шествовали муллы к городской стене – излить потоки благословений на голову Хасана-победителя. Муэдзины проворно взобрались на минареты, чтобы тягучими голосами напомнить жителям Хамадана и всему свету, как велик Аллах.

“Хотел бы я знать, жив ли Алрой?” – спросил командир охраны.

“Если жив, его посадят на кол!” – заявил стражник.

“А если мертв, труп его отдадут на съедение собакам!” – добавил командир.

“Бостиная ждет петля”.

“И его племянницу – тоже”.

“Увидим. Говорят, Хасану нравятся черные глаза”.