Альтернативная личность

Тете почему-то не нравились игры Матвея с картонными фигурками. Ей многие игры Матвея не нравились, а в идеале — все. Она была убеждена, что игра с картонными фигурками папы — это нехорошая игра. Что ж, не будет Матвей приглашать тетю к игре…

Тетя входила в детскую, заслоняла собою окно, колыхалась большим овальным телом. От нее пахло картошкой. Или стиральным порошком — в зависимости от того, чем она только что занималась. Тетя любила войти внезапно.

— Где ты это взял? — спросила она несколько дней назад, кивнув на «Курочку Рябу».

— В шкафу, — показал Матвей на стенной шкаф, — за чемоданами.

Тетя поморщилась, но предложила отереть коробку от пыли. Она посоветовала быть с «Курочкой» осторожным. Потому что отец делал — фигурки эти. Память, одним словом. И попросила Матвея обещать. Матвей кивнул, и тетя уплыла к себе, как броненосец с рейда — грузно и неторопливо — превозмогая пространство и собственный вес. Матвей показал корме язык.

Вчера она искала тапки, и весь день шлепала по дому босиком. Тапки нашлись в духовке. Матвей, приложив ухо к щели стенного шкафа, тревожно вслушивался в ворчание. Часовой «арест» закончился приглашением к ужину…

Матвей подкрался к двери, выглянул из детской — броненосец смотрел телевизор — прицелился пальцем в кресло, выстрелил. Вздрогнул корпус броненосца, подался вперед. Невидимая пуля вырвалась из пальца, ударилась в спинку кресла, отлетела к стене, шлепнулась под телевизор. Матвей улиткой втянулся в детскую, дунул на ствол револьвера и почувствовал себя победителем.

«Так, что у нас здесь? — Мальчик поднял коробку. — Дядя в пальто и тетя в шубе. Хогошие. А это нам не нужно. — Дядя держал резную трость. — Тепегь без палки будешь, так удобней. — Матвей дернул загогулину. — Не хгомай!» Палка полетела под стол. «А ты чего деггаешься? Машину хочешь? На тебе машину. — Матвей раскрыл попавшуюся под руку книжку в алой глянцевой обложке. — И дядю посади, не жадничай. Вж-ж. — Машина понеслась под елку, ввинтилась в ватный снег. Из-под обложки захлопала глазами пара картонных физиономий с акварельным румянцем на щеках. Машина увязла в снегу. — Идите, погуляйте. — Матвей поднял обложку: первой выскочила тетя, за нею — дядя. — Идите, идите. — Тетя запрыгала по вате, оглянулась. — А, дядя нгавится? А ты ему нет, — заявил мальчишка. — Не нгавишься и все тут. И он тебя… тебе… — Матвей задумался. Что делать дяде с тетей он не знал. — Убьет! — придумал он. — Иди, иди, сама виновата!» — Дядя стремительно приближался к тете, та безмятежно скакала под искусственной елкой, а на обложке книги-автомобиля весело перемигивались пластмассовые свечи. Дядя замахнулся. Матвею вдруг стало жарко, он оглянулся: за спиной стоял броненосец.

— Играешь?

— Иггаю, — сказал Матвей.

— Ну, играй, играй. Что-то телевизор перестал показывать…

Матвей пожал плечами. Броненосец повернул форштевень, выплыл из детской. За кораблем, как телок за матерью, потянулся запах стирального порошка. «Раскинулось море широко…» — вспомнил Матвей. Он вернулся к фигурам на ватном снегу. Одновременно с этим, молчаливый дядя вынул из кармана синюю с желтыми узлами веревку. Матвей толкнул его вперед. Тетя в шубе закричала.

— А-а-а! — донеслось из соседней комнаты, — вот в чем дело…

Тетя заелозила шубой, закричала в последний раз и тут же осеклась. Березки, березки, кое-где сосна. Картонный дядя лежал на картонной тете. Тетя дернула ногой и потеряла ботинок… Матвей вынул из коробки очки, швырнул в вату. Очки явно не подходили ни к одной из картонных кукол. «Все равно, пусть это будут ее очки».

Дядя поднялся с тети, отряхнул пальто. Сейчас ему пригодилась бы та палка — пробираться через снег, — но Матвей поленился лезть под стол. «Так выйдешь!» — приказал мальчик, и дядя побежал от елки. «Раз-два, раз-два… Жили-были дед и баба… Бежала мимо мышка, хвостиком махнула — яичко упало и разбилось. Раз-два, раз-два…»

* * *

Сергей Арнольдович покачал головой: Соня, эта неряха, эта… — нужно еще потрудиться, чтобы отыскать подходящее слово — который день не листала календарь. То есть, совсем не дотрагивалась! Сегодня двадцать какое? Вот именно… А на календаре двадцать первое. Семь лишних листиков. Да, в офисе порядка не будет! Тем более — немецкого, образцового. «Я ее научу», — пообещал Берггольц, пожевал мундштук, перебросил за другую щеку и густо, от души, выдохнул.

Старорежимное пальто с каракулевым воротником, каракулевая же шапка в стиле ЦК, трость… Таков Сергей Арнольдович. Сороковник разменял: молод, а стар уже. Но бодр — внутри стар. И от несовершенства мира страдает. И от собственного несовершенства тоже. Правда, миру оно не заметно, потому что микроскопическое, невесомое — Сергей Арнольдович хромает. Во всем же остальном, полагал Сергей Арнольдович, он недосягаем для любого рода критиков и критикесс. А уж им, как известно, нет ничего святого, они и до того парня доберутся… ну, что изобрел колесико для мышки. То есть до того, кто изобрел тетрис. Или… Короче, до любого ангела, — чего уж говорить о нем?