Альтернативная личность

Краску разведешь на блюдечке, капнешь на бумагу и ведешь. Ведешь, заполняя пространство. А когда подсохнет — второй слой кладешь. А потом третий, десятый. И выходит сносная копия. И настроение поднимается. И точно — нет никаких нервов. И появится Жорик, и — как мама ведь — спросит: «Зачем копируешь?» «А думать помогает», — ответишь. И он скажет невпопад: «А знаешь, ее ведь Софья звали». «Кого?» «А супругу Пугачева». «А супругу Толстого». И совсем смешно станет от поворота его мысли. Умеет ведь. И принесет немецкую каску. Скажет, что в сорок четвертом самолично с немца плененного снял. Как будто серьезно скажет, но понимаешь — шутит ведь. Умеет ведь. И предложит помощь: Мунка копировать. И вспомнит, что Мунк к этому сюжету десятки раз возвращался. И маслом, и пастелью возвращался. «Кричать нравилось», — скажет Жорик. И Соня засмеется. И Жорик — тоже. А рисовать-то и не умеет.

— Он был верен ему, — сказал Жорик. — Сюжету этому.

— Без тебя знаю…

Замечательная штука верность. Хорошо, когда человек чему-то верен. Этим он себя как бы укрепляет. Усиливает себя. Пусть даже такой незамысловатой вещью, как сюжет. Нашел однажды и придерживается. Будто потерять боится. Остаться одному. Как ребенок остаться боится без матери. Верность человека человеку, верность образу, верность навязчивой идее. А что, и такое бывает. А Жорик крутит пальцем у виска: верности навязчивой идее не существует. Бывает навязчивая верность, это да. А навязчивая идея… Зачем быть верной ей, если она сама к тебе прилепилась и не отстает? Дескать, не говори ерунды. Вот умеет он в самый неподходящий момент всю картину испортить. Идиллию нарушить. А маме он нравится. Ну, и Соне, конечно. А иногда — нет.

— Пять убийств это тоже традиция и определенного рода верность, — сказала Соня.

— Неймется все? Все об убийствах думаешь? Зачем?

— Сергею Арнольдовичу помогаю.

— Да не было никаких убийств. Ни одного, ни пяти. Придумал он все, — возразил Жорик.

— Скажешь тоже.

— Хочешь тест?

— Опять? Не-хо-чу. — И опустила кисточку в воду.

* * *

Безлюдная аллея, кованая ограда, дорожки, посыпанные песком. Кресты, кресты. Могильный камень. Андрей махнул рукой, чтобы отогнать ворону.

— Она не видит вас, — сказал незнакомец.

— Ну да, ну да, — вспомнил Андрей.

Казалось, они бродят здесь уже целую вечность. И казалось, крикни он сейчас, что есть мочи крикни, ведь никто не услышит. Как будто и нет здесь никого. Одни кресты, кресты.

— По-вашему у человека совсем нет души? — спросил Андрей.

— Я этого не говорил.

— Ну как же?

— Интересовался вашим мнением.

— Так интересовались, будто отрицали. Заявили, что совокупность свойств организма.

— Дискутировал.

— А где она? — спросил Андрей про душу.

— Везде. В каждой части, — заявил незнакомец и добавил для точности: — в той, которая дышит. В руке, если она при тебе, в каждом волоске.

— А если не дышит?

— Уходит.

— А если человек сострадает, это от души?

— От души, — кивнул незнакомец. — А вот если ему интересно, то — от головы.

— Но ведь когда не дышит — то и не интересуется.

— Все равно от головы, — сказал незнакомец. — Это разные вещи.

— А куда душа уходит?

— Домой. Туда, откуда пришла. Это же просто.

— Совсем не просто, — не согласился Андрей. — Совсем. Разве не человек ее дом? Или птица.

— Отнюдь.

— То есть, она сама ходит и сама выбирает себе прибежище?

— Нет, не сама.

— А кто ею распоряжается, если не она и не человек? — удивился Андрей. — И не птица.

— Сами знаете.

— Понимаю, — сказал Андрей. — А зачем ее направляют, а потом отбирают.

— Не отбирают ее, — уточнил незнакомец, — а забирают. Формулировка важна.

— Зачем же их забирают? — переспросил Андрей.

— Если ее не дать, а потом не забрать, то это уже и не душа.

— А что?

— То, что в голове.

— Разум? Это вещи разные?

— Абсолютно, я же сказал.

— Куда же она уходит? Вы не ответили…

— Разве? — улыбнулся незнакомец. — К себе домой. Где души живут. Как из командировки возвращается. С багажом. Или с потерей оного. Такое бывает. Но за потерю никто не корит. Всякое бывает. Вообще, упрекать — это не ее свойство.

— А много у нее свойств?

— Ни шибко. Страдать, разве что, и сострадать.

— Не богато.

— Не богато, — согласился незнакомец.

— А вот посмотрите, эти кресты. Если здесь все те, кого душа уже покинула, зачем им память? Ведь прах, это самое малоценное, что осталось. Зачем им все эти атрибуты участия?

— Согласен, самое малоценное. И атрибуты им не нужны. Но это нужно не им. Нужно тем, что еще домой не вернулись. Тут которые. Скорбь — это тоже багаж.

— Страдание, скорбь, не тяжелый ли багаж?

— Самое то, — заверил незнакомец. — Нет, все-таки багаж не тяжелый. Страдание лишь. И сострадание. А скорбь — это часть страдания.

— А… другие? — спросил Андрей. — Другие живые. Они имеют душу?

— Я бы хотел, чтобы это было именно так. Но здесь важный момент — сострадание. Я даже хотел бы допустить, что и собака сострадает, ведь годами готова ждать хозяина. Мерзнуть, голодать. Даже умереть от тоски. Такое бывает! Но она… страдает. А требуется сострадание. Всего лишь две буквы, а какая критическая разница!

— Вы отказываете собаке в душе?